Многие респонденты и респондентки говорят о чувстве сродни творческому азарту, которое постепенно овладевало ими по мере прихода понимания, что их навыков и способностей хватает для довольно смелых экспериментов, а общество, как говорилось выше, готово принимать их вестиментарный выбор: «У меня были прямо фантазии о переделках, я жадно искала, во что бы еще вцепиться, словно высвободилась какая-то возможность»; «Идей было больше, чем вещей, у меня руки чесались еще что-то переделать, я почти ничего два раза не носила»; «идеями, помню, тогда просто фонтанировали»; «До появления секондов шили что-то невообразимо смелое и прекрасное». Здесь оказывается значимой, в моем представлении, фраза еще одной респондентки: «Радость, юность, все только начинается», – не исключено (эта версия требует проверки), что количественный анализ на гораздо более масштабной выборке (захватывающей не только апсайклинг, но и другие практики самомоделирования в указанный период) показал бы, что эта смелая готовность «фонтанировать идеями» и воплощать их в жизнь была свойственна в первую очередь младшему поколению – и не только потому, что оно в целом зачастую оказывается менее консервативным в вестиментарном плане, но и потому, что постперестроечный период чаще вспоминается именно теми, кто находился тогда в относительно молодом возрасте, как время невероятных свобод и возможностей (в том числе – в области самоизобретения и саморепрезентации), тогда как старшее поколение чаще говорит о финансовых и бытовых трудностях, в том числе – связанных с необходимостью «одевать» себя, младших членов семьи и неспособных позаботиться о себе или дезориентированных новой культурно-экономической ситуацией родителей (что, конечно, не мешает упоминать и свободу, и большие ожидания – как свобода и большие ожидания не мешают младшим упоминать тяготы постперестроечной жизни: «Мне 17, маме 43. Совершенное счастье от процесса творения!»). Впрочем, память об апсайклинге как о вынужденной практике зачастую обнаруживается как раз у более юных участников опроса, вынужденных носить результаты апсайклинговых усилий старших членов семьи, или просто у представителей младшего поколения, которые предпочли бы роскоши творческого апсайкла возможность носить «настоящие» (то есть созданные промышленным образом, желательно – вне СССР, или, на худой конец, сшитые профессионалами – см. раздел 10) вещи: «Из самого ужасного, что помню – штопка колготок. У меня тонкие светлые волосы и мама меня научила ими штопать колготки абсолютно незаметно»; «Швея париться не стала и просто обрезала низ шубы, и из большущего куска сделала громадную муфту и пришила ее к шубе впереди. Из стандартного вида изделия длиной до колен, получилось квадратное нечто длиной примерно до попы с гигантским карманом-кенгуру-муфтой впереди. Ну а так как денег на другую одежду не было, я всю зиму ходила в этом кошмаре. До сих пор помню, что из‑за этого ужаса и стыда ходить в нем, не оставалась гулять после школы с ребятами и потеряла часть друзей :(»; «В семь лет я выросла из детской осенней куртки, и мама тогда удлинила мне рукава и подол вставками из старого зонта. Зонт был детский, с узнаваемым рисунком, такие зонты были примерно у всех детей, и я очень стеснялась ходить в зонте, хотя даже в свои семь лет понимала, что решение было суперкреативное, и бело-зеленый зонт по цвету идеально к куртке подходил, и вставки были необычной геометрической формы, – мама очень постаралась»; «В целом от перешивания ощущения были скорее неприятные, потому что все это было не по моему выбору и желанию, а мама с бабушкой решали», – и, наконец, одно из самых радикальных свидетельств о разности ситуаций, в которых оказывались представители двух поколений, когда старшим необходимо было обеспечить младших хоть какой-то одеждой на период холодов, а младшие оказывались в невыносимой для себя ситуации: «У моей прабабушки сохранилась вещь из двадцатых, наверное, годов. Шляпка-клош из меха, извините, домашней кошки. Такой, серо-полосатой, узнаваемой. И вот год, наверное, 91‑й, зима, у меня нет вообще никакого головного убора. Мама находит эту шляпу. У меня истерика, говорю, что в этом не пойду никуда. Мама говорит, что все решит, ночь не спит… Утром у меня модной формы капор. Из той же кошки. И мама уверена, что проблема решена, я теперь с удовольствием буду ходить в школу в этом. Похоронила. Сказала, что потеряла».