– Понравилось? – у него были удивительные глаза, прозрачные, голубые, казалось, они занимали половину смуглого худого лица. Смотрел он на нее в упор, было немного жутко, и в то же время хотелось ответить вызовом на вызов, и Олеся не потупила взора.

– Очень понравилось, – ответила она, – у тебя дар.

Он не отреагировал на комплимент ни улыбкой, ни словом, продолжая разглядывать ее, как будто, запоминая отдельные детали ее облика и только потом складывая из них общий портрет. Но она знала, что польстила ему.

– Как тебя зовут?

– Олеся, а тебя?

– Снегирь, – пожал он плечами, – впрочем, по-разному зовут.

– Снегирь, но пищит песни Чижа, – поддел его шустрый мальчик со шляпой.

Он был очень симпатичный, с ласковым взглядом и теплой улыбкой. И вел себя свободно, как дитя, которое знает, что ему все простится.

– Познакомься с Джельсомино, он вовсе не прост, у бесенка есть собственный апельсиновый сад в райских кущах.

– Где змеи подстерегают легкомысленных Ев, – продолжил плечистый рябой парень с замасленным хвостом. На нем была длинная роба из какой-то экзотической страны.

– А это Музунгу, продолжил представление своих друзей Снегирь. – Его так прозвали кенийцы за бледный цвет кожи, он некогда изучал суахили и африканскую кухню…

– Я знаю, как приготовить тридцать три блюда из зебры, – скромно заметил Музунгу.

– Но потом он с позором вылетел из института.

– Почему?

– Не проснулся к началу занятий.

– Если бы они посмотрели хоть толику моих снов, то тоже наплевали бы на занятия, – оправдывался Музунгу.

– Еще мы зовем его Чилим, – вставил Джельсомино.

– А что это значит?

– Темная, темная женщина! – в ужасе схватился за голову Музунгу.

– Я не учила суахили, – обиделась Олеся.

– Это на хинди, – поправил Снегирь, – волшебная трубка, леди, трубка мира.

– Хочешь? – он протянул ей толстую полуторалитровую бутылку жигулевского пива, из которой только что пил сам.

Олеся заколебалась, пиво она не любила.

– Пей, пей, расслабишься, – подбадривали ее новые знакомые.

Она решилась и хлебнула. Пиво пошло на ура.

– А ты кто? – обратилась она к последнему из компании, молчавшему до сих пор толстому буряту с флейтой.

– Я Будда, – ответил он, ни секунды не колеблясь.

В такой компании было неловко назваться просто Олесей.

– Он не врет! – заверил Олесю Снегирь.

– Да, он похож на статуэтку смеющегося Будды. Я видела сегодня много таких на Торговой.

– Вылитая статуэтка! – согласился Снигирь.

– Это Будда Хотэй, – глубокомысленно заявил бурят, – бродяга, постигший значение дзен. Некогда в Китае, во времена династии Тан…

– Вы заболтались парни! – прервал его Джельсомино, – кто будет работать?

Содержимое шляпы пересыпали в плотный рюкзачок, настроили инструменты, и песни во имя весны продолжились.

Теперь Олеся была по другую сторону баррикад, уже не как зритель, а как участник уличного шоу. Нельзя сказать, что она ощущала себя "своей" в компании помятых, небритых музыкантов. Порой они говорили не очень понятные вещи. Прохожие приглядывались к ней, слишком ухоженной, чистой, пахнущей дорогими духами, на контрастном фоне уличной богемы, и все-таки ей было легко и весело с ними, а с каждым глотком пива крепли крылья независимости и вседозволенности за спиной. Она перестала бояться, что Антон найдет ее и потребует вернуться.

– А что, мама тоже зовет тебя Джельсомино? – спросила она мальчишку, пока трое других играли умопомрачительный блюз. – Как твое настоящее имя?

– Мы с тобой не так близко знакомы, чтобы я сказал тебе свое настоящее имя, – возразил Джельсомино.

Потом они вместе проорали:

"А у Тани на флэту

Был старинный патефон,