Это был первый этаж. Сенцов пробил створку окна, вывалился на мокрую траву газона, отряхнулся и как ни в чём не бывало залез обратно. Теперь он огорчённо вертел в руках обломки очков. «Меня мамка за очки убьёт, Владимир Сергеич!» Сидя за учительским столом в окружении детей, я смазал очки клеем, сжал и перебинтовал изолентой, надеясь, что они продержатся до вечера и развалятся после того, как он придёт домой в целых очках. «На, держи! До вечера лицом не бейся ни обо что!» – «Спасибо!» – выкрикнул он восторженно, забыв, что пять минут назад видел во мне тирана. «Спасибо, Владимир Сергеич, вы меня от мамки спасли! Всё, я теперь немецкий учить начинаю, серьёзно!» – добавил он, желая сделать мне приятное.

Это я уже слышал раз тридцать за те полгода, что вёл немецкий в четвёртом классе. И это было безнадёжно. Ни по одному предмету он учиться не мог и был обречён до восьмого класса собирать все учительские проклятья. Из начальной школы Сенцов пришёл, умея читать только по слогам и писать раза в три медленнее одноклассников. При письме у него быстро уставала рука. Он отстал в самом начале пути. Раз в неделю, побуждаемый мной, он делал честную попытку выучить что-то – и тогда перед уроком вился вокруг меня, заглядывал мне в лицо: «Guten Таg, Владимир Сергеевич! Ich habe heute Dienst!». Он выучил рапорт дежурного наизусть. Стоя перед классом, он бодро выкрикивал немецкие слова. «Ну, Сенцов, ты даёшь!» – вполголоса говорила отличница Гуля, но в её похвале было скрытое и сдержанное презрение к нему. Я ставил в дневник красивую, большую «пятёрку», но и «пятёрки» не могли помочь ему. Как только я отходил, его мысли, освобождённые от моего надзора, разлетались, как голуби. – «А?» – удивлённо озирался он, когда я вызывал его – ответив рапорт, он был убеждён, что уже совершил самый большой труд в изучении немецкого языка…

Прозвенел звонок. Сенцов сел за стол. Сложив руки перед собой, он водил глазами вправо-влево, следя за моими перемещениями по классу. Это означало, что он «старается». Немецкие слова влетали ему в уши, но он не понимал их. Класс зашевелился и зашуршал, листая страницы – с секундным опозданием Сенцов тоже бросился открывать учебник, но он не знал немецких числительных и поэтому не мог понять, какая нужна страница. В цирковой позе, наклонив и вытянув всё своё гуттаперчевое тело, он свесился через ряд, пытаясь разглядеть, где открыты учебники у девочек Иры и Гули…

Всё, происходящее на уроке немецкого, потрясало его. Его потрясали немецкие слова – тем, что были так непохожи на русские. Эти слова залетали в него, и он с удивлением осматривал их, как эскимос севший рядом с чумом вертолёт; как лопастям и шасси, он удивлялся невиданным и неслыханным артиклям и суффиксам. В жизни своей он не прочёл ни одной книги до конца, а единственную толстую, которая была у него в доме – «Приключения Винни-Пуха» – сдал в классную библиотеку, признавшись честно: «Берите, Владимир Сергеевич, она мне всё равно не нужна! Я читать не люблю!» Текст, который все ребята сейчас читали по цепочке, передавая предложение как эстафетную палочку, для него был столь же тёмен, как табличка с шумерскими письменами: прямоугольное пространство, заполненное загадочными буковками. Он слушал, как ребята бойко произносят немецкие слова, удивлялся их тарабарскому звучанию и повторял про себя все эти «gehen», «kommen», «wir» и «mir»… Очередь дошла до него, он этого не понял и сидел, с выпяченной нижней губой глядя в текст. «Сенцов, твоя очередь, читай!» – возмущённо зашумели хорошие ребята. Он скорбно глядел на наполненное буковками пространство. Я подошёл и ткнул пальцем. Вся его фигурка выражала теперь невероятное напряжение – бледным маленьким лбом упёршись в страницу, он пытался одолеть положенное ему предложение. Но от напряжения и волнения в памяти его, и без того непрочной, путались русские буквы и немецкие. Он, глядя на слово, раз, другой и третий говорил его про себя и потом отрывисто выкрикивал резким, хрипловатым голосом. Так могла бы выкрикивать немецкие слова ворона. По классу поползли шум и смешки… «Молодец, хорошо!» – похвалил я, когда он одолел три слова и вступил в борьбу с четвёртым, но как в стену упёрся в сочетание «sch» и замолк потрясённо. Широко раскрыв глаза, он глядел на три загадочные буквы. Я раз сто объяснял ему, что вместе они читаются как «ш», но он всё равно пытался прочесть их по отдельности. Губы его обречённо шептали какую-то чушь. «Ну, Сергей, как читаются эти три буквы, помнишь?» Не поднимая головы, он всё пытался, но выходил какой-то хрип: «эсцыхэ…». Он сам понимал, что быть такого не может даже у немцев. – «Не помню, Владимир Сергеич!» – его светлая голова взлетела вверх, и честные глаза уставились в моё лицо…