Внизу, на виноградниках, Инес бросает корзину и бежит. Последний раз она при нем напрягала силы, когда год назад играла в теннис. Бежит она медленно – набрала вес.

Из ниоткуда появляется громадный пес и несется мимо нее, как стрела. Он в мгновение ока сигает в запруду – и вот уж рядом с Давидом. Хватает его зубами за рубашку и тянет к берегу; ребенок бьется и сопротивляется.

Прибегает Инес. Собака укладывается, уши торчком, глаз с нее не сводит, ждет знака, а Давид, мокрый насквозь, ревет и колотит пса кулаками.

– Ненавижу тебя, Боливар! – орет он. – Тот мальчик кидался камнями, Инес! Он хотел убить утку!

Он, Симон, берет буйствующего мальчика на руки.

– Успокойся, успокойся, – говорит он. – Утка не умерла – смотри! – у нее просто шишка будет. Скоро поправится. Так, дети, по-моему, вам лучше уйти отсюда, пусть утки успокоятся и живут дальше. А ты не смей говорить, что ненавидишь Боливара. Ты любишь Боливара, мы все это знаем, а Боливар любит тебя. Он думал, ты тонешь. Он тебя спасти пытался.

Давид сердито вырывается у него из рук.

– Я хотел спасти утку, – говорит он. – Я не просил Боливара ко мне плыть. Боливар – дурак. Глупая собака. Теперь ты давай спасай ее, Симон. Давай-давай, спасай!

Он, Симон, снимает ботинки и рубашку.

– Ну, раз ты настаиваешь, я попробую. Хотя, скажу я тебе, для утки спасение может быть не таким, как ты себе думаешь. Возможно, для нее спасение состоит и в том, чтоб люди оставили ее в покое.

Пришли еще несколько сборщиков винограда.

– Не лезь, давай я, – говорит мужчина помоложе.

– Нет. Ты добрый человек, но это мой ребенок затеял. – Он снимает штаны и в одних трусах заходит в бурую воду. Почти без всплеска рядом возникает пес. – Уйди, Боливар, – бормочет он. – Меня спасать не нужно.

Сгрудившись на берегу, сборщики смотрят, как уже немолодой господин с телосложением уж более не таким, какое было во дни его работы грузчиком, потакает своему ребенку.

Запруда мелкая. Даже в самом глубоком месте вода не поднимается выше его груди. Однако в мягком иле на дне почти не двигаются ноги. Нипочем ему не поймать селезня с перебитым крылом, что плещется на поверхности рваными кругами, не говоря уж об утке-матери, которая теперь уже добралась к дальнему берегу и вместе с выводком уковыляла в заросли.

Дело за него делает Боливар. Призраком скользнув мимо, лишь голова торчит из воды, он догоняет раненую птицу, тисками смыкает на бессильном крыле челюсти и волочет птицу к берегу. Поначалу селезень буйно сопротивляется, бьется и плещет, но потом вдруг словно сдается и смиряется с судьбой. Когда он, Симон, вылезает из воды, утка уже на руках у молодого человека, предложившего сплавать вместо него, а дети с любопытством осматривают птицу.

Хоть и изрядно уже над горизонтом, солнце едва согревает его. Он, дрожа, натягивает одежду.

Бенги – тот, кто бросил камень, из-за которого и возникла сумятица, – гладит совершенно безучастную птицу по голове.

– Пожалей птичку за то, что ты с ней сделал, – говорит молодой человек.

– Мне ее очень жалко, – бормочет Бенги. – А мы можем ей крыло вылечить? Может, дощечку привяжем?

Молодой человек качает головой.

– Это дикое созданье, – говорит он. – Не станет бинты носить. Не беда. Эта утка готова умереть. Она приняла это. Посмотри. Посмотри ей в глаза. Она уже мертва.

– Пусть поживет у меня на койке, – говорит Бенги. – Я ее кормить буду, пока она не поправится.

– Отвернись, – говорит молодой человек.

Бенги не понимает.

– Отвернись, – говорит молодой человек.

Он, Симон, шепчет Инес, которая тем временем вытирает мальчика:

– Не дай ему смотреть.