— Раньше нас, госпожа Гэйн, — она опустила голову. — Мы еще подождали, пока все заснут, точнее, хотели подождать, ну… но уснули сами… А Мэдисон сразу легла.

— Может быть, у нее были проблемы? — я попыталась заглянуть Торнтон в глаза. Мне казалось, она что-то скрывает. — Занятия? Или с кем-то из вас?

Торнтон помотала головой так уверенно, что меня это сбило с толку. 

— Нет, госпожа администратор, — Честер тоже была убедительна. — У нее плохие оценки по анатомии, но это потому, что к ней цепляется госпожа Лидделл. Если не верите, спросите у Почтенной Джонсон, Мэдисон лучшая по акушерству!

— Она хорошо себя чувствовала? — опять спросила я.

— Да, госпожа Гэйн. — На этот раз ответила Торнтон. — Вы же знаете, Мэдисон даже не простужалась, несмотря на то, что здесь холодно. Она привыкла.

Я этого не знала. Мне было известно только, что Мэдисон родилась в одном из работных домов и что ее мать, в отличие от остальных родителей и опекунов студенток, не избавилась от нее как от обузы или паршивой овцы, а воспользовалась своим тяжелым положением прачки и отдала дочь в благотворительное заведение — научиться чему-то менее изнурительному, чем ее собственный труд. Мэдисон появилась здесь задолго до меня, когда ей было двенадцать, и была действительно старательной. Я ни разу не видела ее в списках на отчисление.

Я вздохнула и отпустила Торнтон и Честер. В холл выходили студентки, и они не торопились расходиться по классам, мне пришлось остановиться и подождать, пока они отправятся на занятия.

Я шла в крыло, в котором были кабинет и спальня госпожи Рэндалл. Теперь — кабинет и спальня Лэнгли, но именно Лэнгли я оставила напоследок, сама не зная почему. Мне следовало сказать ему в первую очередь, что пропала студентка, но я решила, что должна сначала проверить.

Первый этаж этого крыла, помимо кабинета директора, занимали классы грамматики и концентрации, несколько подсобных помещений, спал в своей каморке Фил, находился небольшой лазарет на четыре места. Самая большая комната — зал приемов. Не балов, конечно, а приемов пациентов, которых тут не было никогда. Сорок лет назад в этом зале возносили молитвы Сущим, и госпожа Джонсон до сих пор называла его молельней. В любом помещении невозможно было спрятаться… но легко можно было спрятать.

В классе грамматики начинались занятия младших классов, и я заглянула туда в первую очередь, остановив девочек на пороге жестом руки, — пусто. Я наклонилась посмотреть под партами, но это было перестраховкой. В кабинете концентрации девочки — старший класс — уже расселись на старых продавленных матах, и я испытала укол совести. Я могла сама заказать маты, но решила, что кто-то сочтет, что это по дружбе, и посмотрит косо. 

На меня и так смотрели частенько косо…

Молельню пришлось осматривать дольше. Тут до сих пор стояли алтари, и между ними и стеной оставалось достаточно места из-за возвышений для свечей, которые, конечно, никто не подумал рушить. За кафедрой преподавателя дисциплины — плотным рядом шкафы, за шкафами — почти ярд алтарного возвышения, столы для осмотра сдвинуты так, что можно спокойно улечься под ними, и никто тебя не заметит. 

Я заглянула даже в камин, заставленный сломанными стульями. Фил предусмотрительно ничего не выбрасывал, потому что вся старая мебель могла при необходимости пойти на растопку. 

Убедившись, что в молитвенном зале никого нет, я заставила себя сказать то, что боялась: я искала не спящую или плачущую Мэдисон. Я искала ее тело, как бы дико это ни прозвучало. Я подняла голову и посмотрела на текст молитвы, написанный на стене: «Когда Тьма опустится на землю с Небес, да оградит нас длань Сущей от Зла, убережет дыхание Сущего от искушения Нечистого...»