Я не люблю верлибр. Не доверяю ему. Но я вынуждена признать, что рифма бывает 1) смысловая, 2) образная и 3) не только в конце строки.

Вот Александр Аносов вспоминает редкое слово, обозначающее редкое атмосферное явление – круговую радугу вокруг солнца и луны, и обращается с ним к возлюбленной. И коннотация редкости, исключительности удваивается и тем сгущается, чтобы тут же вылиться в денотативную сему буквально в следующем слове:

Мало того, что второе ударное «ло» в середине строки запело, откликнувшись первому в конце предыдущей, так ещё и смысл «редкости», который только подразумевался, теперь, в прилагательном «краснокнижная» выведен на первый план – и немедленно использован для построения парадокса. Ведь «ловчая птица» – хищница, убийца. Но раз в Красной книге, значит, она – редкостный, драгоценный, вымирающий вид, требующий бережности и охраны. Смыслы раскрываются, распаковываются постепенно, играют друг с другом и выливаются в эмоциональное заключение, одновременно и неожиданное, и логичное.

Ещё одно такое постепенное раскрытие увидим в стихотворении Анастасии Палиховой, которое, на первый взгляд, сама невинность – ах, малышка и цыплятки! А затем умилительная эта картинка вдруг обретёт дополнительный ракурс, и чуть ли не с каждой строчкой будут открываться новые повороты смысла, нешуточная любовь и гибель, и прозрения о прошлом превратятся в пугающее предчувствие будущего.

Почти ту же мысль о хищной природе обладания, но выраженную в более резких образах, мы обнаруживаем в «египетском» послании Екатерины Кудаковой:

…Принесённые в одно пространство, прочитанные в нём, стихи актуализируют неожиданные интертекстуальные рифмы. Это и есть основное чудо семинара, как мне представляется, – перекличка мыслей, «игра в бисер», возбуждение энергий, рождающихся от соприкосновения разумов и миров, ими порождённых.

Не могу сказать, что я от всего в восторге и даже что я всё понимаю. Например, не всё мне ясно с «выемкой зданий», которой можно разговаривать, в стихотворении Ксении Пройдисвет. Но плотность и внутренний ритм её письма меня увлекают.

Цикл из двух частей Марии Большаковой мне бы, хотелось разбить на более мелкие произведения. Вот отрывок:

Для меня это состоявшееся стихотворение, а апелляция к библейскому сюжету уже избыточна. Не обязательно всё на свете сводить к архетипам! Чуть было не сказала, что её произведения многословны, но в них чувствуется упоение миром, который хочется запечатлеть во всех подробностях, и упоение словом, которое для этого удаётся найти.

На сладкое я оставляю тех – всего двоих – двоих участников семинара, которые не пренебрегают старой доброй силлаботоникой. Это Михаил Войкин и Стас Мокин.

Совсем уж случайную рифму в именах я склонна принимать как ещё одно проявление той синхронистичности, которая то и дело осеняла наши сочинские штудии. Этих двух авторов роднит также мрачновато-иронический взгляд на мир. Но Стас Мокин использует как приём наивность, дурашливость. А Михаил Войкин при всей иронии не теряет серьёзности, оттого его печаль, без которой редко обходится лирическая поэзия, выглядит глубже и безысходней.