И действительно, плечи у него были ссутулены, а голова опущена. Но он не плакал: он склонился над этюдником. Он то и дело поднимал голову, бросал взгляд на вращающуюся карусель и снова склонялся над рисунком.

Подмышки у Мелоди защипало от пота: она инстинктивно узнала его раньше, чем сообразила, кто это.

– Давай уйдем отсюда! – сказала она и потянула сестру за тонкую руку.

Но было уже поздно. Губы Кандис расплылись в улыбочке, и она твердо уперлась своими платформами в заплеванный жвачкой асфальт.

– Так ведь это же…

– Нет! Пошли отсюда! – настаивала Мелоди, таща сестру прочь. – Вон, смотри, там крутой супермаркет, «Bloomingdale’s»! Идем туда!

– Да нет, это же он!

Кандис поволокла Мелоди к мальчику и, сияя, окликнула его:

– Эй, сосед!

Он поднял голову и откинул со лба густую прядь волнистых каштановых волос. У Мелоди сердце екнуло. Вблизи он был даже более классный, чем ей показалось сначала.

Толстые очки в черной оправе обрамляли лучистые карие глаза, делая их похожими на фотографии молний на темном небе, оправленные в рамочку. Он выглядел как супергерой, переодетый ботаном.

– Помнишь мою сестру? Ты ее в окне видел! – мстительно осведомилась Кандис. Как будто это Мелоди была виновата, что Риверфронт оказался полной фигней!

– Ы-ы… Э-э… Я, это… Я Мелоди, – выдавила она с горящими щеками.

– Джексон. – Он опустил глаза.

Кандис ущипнула его за белую футболку с вырезом лодочкой.

– А мы тебя в рубашке даже и не узнали!

Джексон нервно улыбнулся, не поднимая глаз от рисунка.

– Классный ты парень, но уж больно очкастый! – проворковала Кандис. – А у тебя, случайно, нет старшего брата с хорошим зрением… или хотя бы в линзах?

– Нет, – чистое, бледное лицо Джексона порозовело. – Я в семье один.

Мелоди обхватила себя руками, чтобы спрятать вспотевшие подмышки.

– А что ты рисуешь? – спросила она. Не самый оригинальный вопрос, но это все-таки было лучше, чем то, что может ляпнуть Кандис.

Джексон окинул взглядом свой рисунок так, словно видел его впервые.

– Карусель. Просто карусель. В движении.

Мелоди взглянула на набросок, сделанный пастелью. Размытая радуга, а внутри виднеются смутные фигурки детей и лошадок. В рисунке Джексона было что-то прозрачное и неуловимое, он был похож на воспоминания о полузабытом сне, обрывками всплывающие в памяти в течение дня.

– Здорово как! – искренне сказала она. – Ты давно этим занимаешься?

Джексон пожал плечами.

– С полчаса где-то. Я тут просто маму жду. Она должна встретиться с одним человеком…

– Да нет! – хихикнула Мелоди. – Я имела в виду – ты рисованием давно занимаешься?

– А-а… – Джексон провел рукой по волосам. Непослушные пряди приподнялись и снова упали на свое место, как перелистываемая колода карт. – Ну, да, несколько лет уже…

– Интересно! – кивнула Мелоди.

– Угу, – кивнул Джексон.

– Круто! – снова кивнула Мелоди.

– Спасибо! – кивнул в ответ Джексон.

– Не за что! – кивнула Мелоди.

Музыка, несущаяся от карусели, внезапно взревела громче. Как будто пыталась их отвлечь – а то Мелоди уже начало казаться, что они так и будут кивать, словно болванчики.

– А вы… это… вы откуда? – спросил Джексон у Кандис, разглядывая ее нездешний костюмчик.

– Из Беверли-Хиллз! – сказала она таким тоном, как будто это и без того было очевидно.

– Мы сюда переехали, потому что у меня астма, – сообщила Мелоди.

– Ой, Мелли, как это сексуально! – вздохнула Кандис.

– Но ведь это же правда!

Напряженное лицо Джексона расслабилось, и он наконец непринужденно улыбнулся. Как будто откровенность Мелоди пригласила его уверенность на танец, и та согласилась.

– А ты, это, слышал про Мерстонскую школу? – спросила она, чувствуя, что ее слова обеспечивают этот танец необходимой музыкой.