– Почему, сука?

 Нежный болгарский акцент Риты самые скверные русские ругательства превращал в слова дружбы и любви. Именно она придумала «Клуб сук», куда по желанию могли войти все девушки, не страдающие от несчастной любви и мужской непостоянности – во всяком случае, стремящиеся не страдать. В клуб входил весь блок одиннадцать-двенадцать (Рита, Ева, ромашка-Дейзи и Селия), а также несколько сук с других этажей (Антоша с актерского тоже подбивал клинья).

 Всем желающим узнать историю возникновения клуба и самого обращения «сука», Ева с веселой иронией рассказывала, что все началось с кубинки Селии, тяжко осваивавшей русский язык. Услышанное где-то слово «сука» покорило Селию простотой и краткостью звучания, так что она немедленно стала называть соседок по блоку этим словом. Едва обескураженные болгарки и Ева попытались протестовать, как Селия в отчаянии соврала, что по-испански «сука» значит нечто типа «моя дорогая», после чего слово таки прижилось. Когда позже от колумбийца Гонзо Ева узнала, что ничего подобного в испанском языке нет и перевод возможен только русский, это уже не имело значения – все привыкли. «Сука» утратила свою ругательность и, в конце концов, зазвучала невинно и даже с оттенком ласковости.

– …Почему, сука?

 Ева попивала свой кофе – глиссе, щурилась и улыбалась.

– Когда вот так сидишь на балконе или в окне: экзамены успешно сданы с похвалами мастера, в кармане – билет домой, на сердце – ни следа печали, ни одной проблемы на сто верст кругом…

 (Внизу, под козырьком входа сидела на ступеньках девушка в желтой майке и задумчиво курила).

– …Он допил свой кофе, выкурил вкусную сигарету и прыгнул в предрассветную ночь – «ночь нежна»! – пока все еще хорошо, и только двадцать лет, и тебя еще не выгнали из Школы, не разлюбили девушки, пока не пришлось терять, стареть, хоронить родителей…

– Я понимаю, что ты хочешь сказать,– быстро проговорила Рита, кивая.

– Когда он умер, у него не было для того ни одной причины и в этом-то, наверное, настоящий смысл. Ни одна дура с экономического не могла сказать, что он умер из-за какой-нибудь там Оли или Наташи, вообще из-за чего-то подобного. Есть что-то невозможно пошлое в самоубийстве по причине несчастной любви.

 Ева перевела дух, ладонью откинула назад длинную каштановую челку. Тепло и ласково упали на руку первые дождевые капли, умудрившиеся, не растаяв на солнце, долететь до земли. Кто-то там, на небе, увеличил напор, и капли стали чаще и тяжелее.

 Поспешно поднявшись, шагнули с балкона в гудящую вентилятором сонность буфета, заказав еще по двойному кофе, устроившись за столиком у балконных, настежь открытых дверей.

 Смытая грибным дождем улица внизу походила на полотна импрессионистов.

– …Аnd the living is easy,– тонко подпела Ева толстушке Махалии, повторно зазвучавшей из окон наверху.

– А кофе он не допил, бедный Педро, – Рита затягивалась сигаретой, резкой струей выпускала дым, и браслеты на ее руках тревожно метались от локтя к запястью.

 На открытой площадке одиннадцатого этажа, у высоких железных перил стояла Саша, докуривая последнюю сигарету из мятой пачки, глядя на дно бетонного колодца, образованного серой стеной соседнего общежития пожарных, его квадратной пристройкой и вертикалью всех шестнадцати этажей общежития Школы, где под и над Сашей шли точно такие же открытые площадки, какими заканчивается каждый этаж.

 Внизу, за квадратной пристройкой пожарных, гремела и дребезжала улица Галушкина – с двусторонним движением, с трамвайными путями посередине, с тротуарами, магазинами, с высящейся подковой «Космоса» по колено в пяти-семи-девятиэтажках, чередой удаляющихся вдаль, сверкающих окнами.