Арсен равнодушным взглядом окинул комнату, не нашел ничего нового или интересного и, не вынимая рук из карманов, плюхнулся тощим задом на диванную крышку, так что разведенные коленки оказались на уровне его ушей. Микки уселся рядом с точно так же неудобно задранными коленками и с доброжелательной улыбкой стал наблюдать, как сердитый Гонзо роется там и тут в поисках ЧЕГО-ТО.

– Гонзо, какие у тебя красивые эти трусы и майка, – восхитился он, чтобы с чего-то начать.– Очень красиво, правда, ты всегда так независимо одеваешься.

 Гонзо яростно пнул ногой растерзанный рюкзак и бросился на письменный стол.

– Мать вашу, ночью спрятал «Беломор» целая пачка и улетел. Где прятал? Точно знал, но забыл.

 Он с грохотом вывалил на пол все четыре выдвижных ящика стола, добавив к общему бардаку кучу разлетевшихся рукописей на испанском и русском, потоки карандашей и ручек, водопады фотографий, скрепок, ароматизированных салфеток, пустых зажигалок и порнографических карт.

 Микки, поощрительно улыбаясь творимому беспределу, подхватил двумя пальцами одну из карт с непристойной девкой, повертел перед носом, вздохнул, подбираясь к волнующей его теме женского свинства, неблагодарности, гнусности.

– Гонзо, приколись, я поссорился с мой Ад. Этот раз – навсегда. Завтра лечу в Дели – один, Гонзо.

 Гонзо, невнятно ругаясь на испанском, застрял на собственной рукописи, недовольно перечитывая один и тот же абзац.

– Ах, эти трусы и майка, – с опозданием ответил он Микки, в сильнейшем раздражении откидывая листы в сторону.– Это не мой, это вещь Кико. Ужасно, Мик, весь мой вещь оказался очень грязный и последний рубашка и джинс эта ночь заблевал, так стыдно.

 «Не хочет говорить про мой Ад и я», – обиделся Микки, хмурясь.

 Арсен неподвижно смотрел на белую стену напротив. На какое-то мгновенье наступила совершенная тишина. Гонзо в задумчивости огляделся.

– Что-то ты говорил про Ад?

 Микки несказанно оживился, заблестел глазами и, подавшись вперед, ярко и сочно передал всю сценку в лифте.

– Это уже не увлекательно, Мик, – ответствовал Гонзо, неподвижно уставясь на старомодный шкаф, приобретенный год назад в комиссионке за Яузой (с грузчиками потом была пьянка).– Вы второй год бьетесь, это все знают. Ты бьешь Ад, Ад бьет ты, вам хорошо. Садомазохизм, гармония – завтра полетите вместе, мать вашу

 Микки надулся, мысленно порешив никогда больше не откровенничать с Гонзо и, возможно, даже не курить с ним анашу.

– Ты не понял, Гонзо, этот раз – труба…

 Фраза повисла в воздухе. Гонзо со стулом в руках подобрался к шкафу, стоптанными кедами осторожно ступил на неустойчивую поверхность и в пыли расщелины между коробками с пленкой обнаружил искомые папиросы.

 Мгновенно атмосфера в комнате разрядилась – Гонзо издал радостный крик и, счастливо возвышаясь надо всеми, кинул папиросы в ловкие руки Микки.

– Oye, coie! Я точно знал. Забей, мать вашу, вон там кайф, в кружка, – и, спрыгнув с качнувшегося стула, Гонзо указал на большую пивную кружку, невинно стоявшую на полу у дивана.

 «Ах, гадость какая, наркомания», – с отвращением подумал Арсен, глядя, как длинные пальцы Микки быстро и красиво потрошат беломорину, мнут на влажной ладони зеленоватый порошок, как откровенно предвкушает порочное удовольствие Гонзо, вальяжно развалившийся в дохлом кресле поверх каких-то желтых тряпок. Арсен презрительно выдвинул челюсть, скрипнул зубами и уже строго порешил уйти, но вместо того неожиданно для самого себя быстро спросил:

– Гонзо, а водка еще осталась?

– Осталась, – равнодушно кивнул Гонзо, водружая на тонкую переносицу прямого носа круглые очки с зелеными стеклами. – Возьми вон там, в холодильник.