Из несбывшегося пророчества кажется, что чаяновской сельско-утопической Москве противостоит по всем статьям нынешняя, реальная урбанистическая Москва конца XX – начала XXI века. Впрочем, на наш взгляд, как раз именно в этой гиперурбанистической Москве можно обнаружить и латентно гиперсельские черты, которые явно проступали, например, в кризис 1990-х годов в экспансии подмосковного дачного строительства, в 2000-е годы – в экспансии коттеджной субурбии, а также в сохраняющемся мощном московском сельхозпроизводстве[35].

Все же главным политическим пророческим провидением этой утопии, на наш взгляд, является утверждение чрезвычайно важного значения политической модели экономико-культурного доминирования избранной утопической идеологии, осуществляемого сплоченной (именно сплоченной) командой олигархов (честолюбцев и эстетов по Чаянову)[36]. Причем эти олигархи-крестьяноведы столь высоокобразованны и благородны в своем последовательном стремлении созидания общества всеобщего культурного благогосостояния, что, в сущности, они являются не столько олигархами, сколько аристократами крестьянского духа Москвы 1984 года, стремящимися к тому же всячески демократизировать политическую и культурную жизнь чаяновской утопии.

По прошествии XX века мы и сегодня убеждаемся, что по крайней мере в России сплоченная олигархия советского типа, придерживающаяся идеалов симбиоза экономики и культуры, не только на словах, но и на деле могла добиваться впечатляющих результатов. Впрочем, Чаянов, в случае кризиса утопической Англо-Франции упоминая об «олигархическом вырождении» ее политической системы, кажется, не рассматривал этот негативный момент применительно к России.

Третья утопия А.В. Чаянова – «Возможное будущее сельского хозяйства»[37], опубликованная в сборнике статей «Жизнь и техника будущего: социальные и научно-технические утопии», – была написана накануне коллективизации, и, следовательно, ее автор из-за усиливающихся политических гонений уже был вынужден избегать конкретных социальных прогнозов, предпочитая концентрироваться на прогнозах научно-технических[38].

Год появления этой утопии (1928) ознаменовался печально знаменитым кризисом хлебозаготовок, повлекшим разрыв нэповской смычки города и деревни, который большевистское руководство стремилось, с одной стороны, преодолеть через внеэкономическое принуждение крестьян к сдаче хлеба, а с другой – форсировать амбициозные планы индустриального развития первой пятилетки.

Возможно, именно в предчувствии надвигающихся «великого перелома» коллективизации и «большого скачка» индустриализации во введении к последней утопии Чаянов постулирует в начале не только определенное отличие аграрной отрасли от индустриальной, но и обещает показать в финале своей утопии, как в конце концов агрикультурное развитие закончится «окончательной катастрофой и отменой земледелия», после чего в сельском хозяйстве лишь ненадолго останутся «декоративное садоводство, превращающее в парки поверхность нашей планеты, да, пожалуй, изготовление некоторых фруктов и вин, тонкая ароматность и вкусовые качества которых все-таки еще долго не смогут быть заменены продуктами массового производства»[39].

Временной горизонт утопии составляет, по словам самого автора, 50-100 лет. Это чаяновское уточнение важно для нас: прибавив к 1928 году 50 лет, мы, как уже теперь знаем, попадаем в разгар «зеленой революции» конца 1970-х годов, а прибавив еще лет 50 (то есть оказавшись на 10-12 лет впереди нашего времени), мы можем вообразить апогей современной биотехнологической революции.