Композитор поднял голову, как только она начала говорить. Он молча смотрел на её губы, силясь разобрать слова. Её немецкий немало отличался от того, как говорят в Вене, и ему было трудно уловить смысл сказанного. По её улыбке он видел, что к нему благосклонны, но видел также, как лицо богини, стоящей прямо перед ним, в каком-то полуметре, начинает покрываться алыми пятнами. И понимал, что крайне неприлично смотреть безотрывно в лицо императрицы, на её рот, на её тонкие, красиво изогнутые губы – и ничего не мог с собой поделать.

Молчание затянулось. Фрейлины императрицы, стоящие неподалеку, во все глаза смотрели на этого господина, которого словно паралич разбил.

– Так что, господин Бетховен, не откажете в сей любезности? – снова спросила императрица, указывая на рояль в углу.

Бетховен посмотрел туда, куда она указывала рукой, и сразу понял, чего от него хотят. Он сел за инструмент, поднял крышку. Но ещё не успел сообразить, что будет играть, как вставшая рядом императрица положила перед ним ноты – bagatelle ля-минор.