В 2002 году, когда собственный капитал фирмы и ее репутация достигли солидного уровня, Хосе-Луис неожиданно для себя получил письмо из Лондона. Некий господин по имени Ариэль сообщил, что будет рад встрече с директором по одному важному вопросу и предложил поужинать в самом дорогом ресторане Мадрида. Письмо было на английском, деловое и строгое, но пригласительный билет в конверте привел Влахеля в священный трепет. Ресторан "Белый лотос" был негласным Олимпом финансового мира Испании. Не только цены отпугивали от дверей всех любопытных лучше всякой охраны, хотя и ее там было предостаточно. Войти в заветный ресторан без такого пригласительного было невозможно. Директор "Эсмеральды" с замиранием сердца долго рассматривал небольшую открытку из плотной бумаги. Выполненное в стиле ретро изображение старейшего банка страны с короткой вежливой фразой, отпечатанной витиеватым шрифтом, и дата. Скромно. Правда, на обратной стороне был выбит номер. Ресторан не спрашивал никаких имен, только номера, как на банкнотах.

Вот оно незримое могущество денег. Многие состоятельные коллеги наперегонки стали бы предлагать Хосе-Луису солидные суммы за эту маленькую открытку, покажи он ее кому-нибудь. Ни сам Мартинес-младший, ни его компаньоны никогда не ужинали в "Белом лотосе". Они только слышали и пересказывали байки о загадочных посетителях того ресторана, мечтая втайне побывать в нем хоть разок. Ходили слухи о том, что хозяин "Белого лотоса" заказал специальный станок и бумагу к нему на монетном дворе Испании, чтобы печатать пригласительные билеты. Аппарат находится в потаенной комнате-сейфе и охраняется, как печатный станок национального банка страны. Так ли это было на самом деле, никто не знал, но такой пригласительный был ключиком в высшие сферы финансового мира, где текли денежные потоки, способные смести на своем пути небольшую страну.

Озорной утренний ветерок с Финского залива бесцеремонно дергал косматый туман, еще дремавший в изгибе Фонтанки. Одряхлевший красавец Питер не торопился просыпаться. Унаследовав в раннем детстве привычку европейских аристократов к полуночным кутежам и роскошным балам, он не хотел с ней прощаться. Прогретая августовской жарой вода в реках и каналах северной столицы, ежилась от утренней прохлады и натягивала на себя пышное одеяло густого тумана, собираясь еще немного подремать. Однако ветерок не сдавался, он прорывался сквозь молочную пелену, прильнув к гранитным плитам набережной, отчего на воде, словно гусиная кожа, появлялась рябь. Туман злился и начинал клубиться сильнее, пытаясь запугать неугомонный ветерок, но тот и не думал отступать. Его озорные порывы рвали туман в клочья и уносили в переулки, выходившие на набережную. В их извилистых, на первый взгляд беспорядочных рукавах, могло исчезнуть все на свете.

Желанная утренняя прохлада проникала не только в распахнутые настежь окна жилых домов Питера, но и в святые обители. Отгородившаяся от мирских проблем толстыми стенами, братия страдала от непомерной жары этого лета не меньше грешных горожан, которым монашеский устав был неписан. Посвятившие свою жизнь служению Господу, мужественно переносили все тяготы и продолжали молиться во спасение. Особенно усердно они молились по утрам, когда жара еще не донимала. Впрочем, многие с завистью смотрели на звонарей, которые утверждали, что по утрам явственно ощущали прикосновение божьей благодати. Им трудно было не поверить. Едва солнце начинало золотить купола оживших в последнее время храмов, ветерок с Фонтанки забирался под длинную рясу, принося облегчение намаявшемуся за душную ночь бренному телу, и все звонари, как один, просто творили чудеса. Привычные мелодии звучали по-особенному, затрагивая какие-то душевные струны, которые тут же откликались, рождая благостное ощущение. А колокольный звон растекался упругим осязаемым потоком по окрестностям, будоража воображение горожан.