Однако ничего подобного не случилось, Антон Николаевич воспринял данный факт спокойно, даже оптимистично, и сразу перестал говорить о детях. Для него вопрос был закрыт и его, как будто, всё устраивало.

И вдруг такая новость! Наталья опять забеспокоилась. Супруга её беременность, казалось, не расстраивала, только и радость выглядела напускной. Мать успокаивала, говорила, что дочери всё только кажется и Наталья соглашалась, но в душе маленькой червоточиной поселилось сомнение.

Мама Натальи, женщина маленькая, деловая и подвижная, тут же взяла на себя всё домашнее хозяйство, оттеснив дочь и от стирки, и от уборки, и от готовки.

– Тебе нужно больше гулять, – уверяла она, – не сиди в четырёх стенах, нечего с ума сходить.

И Наталья покорно шла на прогулку, медленно обходила квартал, брела в парк и всё думала, думала, и беспокойство её никуда не пропадало.

Тем вечером она уехала к подружке и вернулась поздно, как раз вместе с Антоном Николаевичем, который после работы заехал за женой.

– Мама готовит сегодня что-то особенное, – сообщила Наталья и улыбнулась мягкой и неуверенной улыбкой. – Она хотел устроить нам праздник.

– Здорово, – кивнул Антон Николаевич, но Наталье снова показалось, что не искренне, что вовсе он не рад ни ужину, ни её матери, ни… ребёнку.

Она промолчала, потому что, высказанные вслух, слова обретали большую силу, чем не прозвучавшие.

Они вошли в квартиру в облаке холодного воздуха. Наталья скинула пальто и сразу побежала в ванную, и уже за шумом воды услышала вскрик матери. Когда она оказалась в кухне, то увидела мужа, согнувшегося так, будто его ухватили за язык и тянут. Его рвало над раковиной. В комнате стоял сильный запах жареной птицы.

Они лежали на большом блюде посреди стола – маленькие тушки молодых курочек, зажаристые, посыпанные зеленью, обложенные запечёной картошечкой.

– Открой окна! – крикнула Наталья, а сама подхватила блюдо и побежала с ним на балкон. – Во всей квартире! – прибавила она набегу.

Через час последствия инцидента были ликвидированы, от курицы избавились, комнаты проветрили и опрыскали освежителем. Бледный, с влажным от пота лицом, Антон Николаевич сидел в зале на диване и тяжело дышал, конфузливо наблюдая за суетящимися женщинами. Тёща попыталась извиниться, но, поскольку Антон Николаевич извинялся тоже, ничего не вышло, они только запутались в словах. Всё-таки Наталье удалось успокоить всех, однако ужин оказался испорчен безнадёжно. Антон Николаевич ушёл спать, выпив только стакан воды, да и Наталье кусок не лез в горло.

– Извини, я совсем забыла, – снова начала мама.

Дочь слабо махнула рукой.

– Ничего, я должна была предупредить.

– Нет, это ему бы следовало! – горячо возразила женщина, всё ещё переживавшая и потому инстинктивно пытавшаяся оправдаться, нападая на зятя. – Да что с ним такое?!

– Не знаю, – ответила устало Наталья и поднялась из-за стола. – Мам, я тоже пойду.

– Да, конечно-конечно, ложись скорее!

Чмокнув мать в щёку, Наталья погасила свет в коридоре и крадучись зашла в спальню.

– Антоша, ты не спишь?

Антон Николаевич беспокойно вздохнул и повернулся к супруге. Наталья подсела на край кровати и нащупала в полутьме его руку.

– Знаешь, я никогда не спрашивала… – произнесла она.

Антон Николаевич съёжился под одеялом.

– Что с тобой, милый? Это не похоже на аллергию.

Судорожно вздохнув, Антон Николаевич спрятал обе руки под одеяло и минуту молчал, тяжело дыша, будто ему делали ингаляцию. Ему стоило больших усилий заставить голос не дрожать.

– Я был ребёнком, – начал он, – мы жили в деревне и родители держали кур. Каждое утро я ставил на плиту сковородку, бросал кусочек сливочного масла и бежал в курятник. Там я запускал пальцы в ещё тёплое гнездо и доставал яйцо. Мне нравилась яичница, ты знаешь, у домашних яиц желток действительно жёлтый и вкус совсем другой. Я разбивал яйцо о край сковородки и оно выливалось в растаявшее масло, шкворча.