– Ты хотел одновременно и в компанию попасть, и отомстить своим обидчикам? Но, чтобы отомстить, надо было попасть к ним, верно?

– Вот именно! Я не представлял другого пути, кроме как экзамен этот идиотский выдержать. Во что бы то ни стало. Это уже потом я сообразил, что пацаны просто не хотели меня брать к себе. Я даже знал – кто больше всех не хотел. Лидер ихний, Чалый. То ли это фамилия, то ли кликуха такая была у него, не суть… Я так и не смог этот уголь удержать. И с тех пор каждый раз, как я вижу костер, мне кажется, что я выгребаю из самой его сердцевины горячий уголек и, сжав зубы, хватаю его ладошкой. Поэтому я не люблю костры. Хоть большие, хоть маленькие. И огонь вообще.

– Но с компанией этих ребят, – предположил я, – просто так дело не кончилось?

– Нет, не кончилось, – буркнул Лекарь, глядя в одну точку на полу. – Не могло просто так кончиться. Сейчас не помню подробности, но как-то они взяли меня с собой делать зацепы. Это когда из закаленной проволоки делается такая штука метра полтора длиной, на одном конце петля, чтобы держаться, а на другом крюк. Зимой, когда гололед, неповторимый кайф – зацепиться этим крюком за бампер какой-нибудь машины, «газели», автобуса и мчаться, скользить, пока водила не заметит.

– Но это ведь опасно!

– А кому тогда, в девяностые, было легко? – неожиданно отреагировал Лекарь. – Меня ведь что распирало: многие и за машиной боялись мчаться, и тест с горячим углем не проходили, и вроде как были своими, приближенными к Чалому. А я зацепы делал ювелирно, не боялся нисколько, но пройти тест с углем не мог… Да мне равных в зацепах не было! И это казалось жуткой несправедливостью, я горел желанием доказать, прижать всех недовольных. И прежде всего этого Чалого, конечно. Машину могло занести, она могла затормозить – ты каждую секунду должен быть начеку. Чудовищный риск! Очень опасное дело, эти зацепы.

– Я правильно тебя понял: с одной стороны, ты их ненавидел всех, и прежде всего – Чалого. С другой – для тебя не было большей награды, чем влиться в их команду? Чтобы они, как ты выражаешься, приняли тебя за своего?

– Ну да, примерно так, – кивнул он, виновато улыбнувшись, – такое вот невозможное сочетание.

– И вот, – напомнил я ему, – как-то тебя взяли на это дело…

– Я тот зимний вечер в деталях помню, как сейчас. Как мы уцепились за последний грузовик, правда, не помню почему, но нас оказалось двое… Тех, кто смог, глотая выхлопы, удержаться. Я и Чалый. Мы неслись на приличной скорости. Орали, как поросята недорезанные. Такого кайфа я не испытывал ни до, ни после.

– Вы орали, – удивился я. – А водитель не слышал?

– Раз не остановился, – махнул он рукой, дескать, незачем по пустякам прерывать такой захватывающий рассказ. – Значит, не слышал. Может, у него музыка гремела в кабине, мы ведь не знаем! Потом я понял, что победитель должен остаться один. Двое – это слишком много. Мы не должны были финишировать вдвоем! На одном из поворотов я изловчился и выбил ногой крюк Чалого из буксировочного паза. Тот кубарем укатился под колеса сзади ехавшего самосвала и погиб. А я уехал.

– Так спокойно и уехал? И водитель не остановился?

– Ну да… Мне… кажется, – протянул он, прикрыв на мгновение глаза, – я даже слышал, как хрустели его ребра. Я не думал, что получится, но получилось. Как ни странно, мне ничего не было – никто ведь не узнал, что Чалый отцепился не просто так. Мне все сошло с рук. Чики-пуки. Были допросы в милиции, тетка вся исходила желчью, мол, говорила я тебе, предупреждала… А что толку!

– И тебя не мучила совесть, ты потом не раскаялся? У него могли родиться дети… Он мог кем-то стать в этой жизни…