– Поставлю!

Гришка звонко хлопнул себя по бокам и нервно сплюнул на землю.

– Ну вот и сговорились. – Васька прищурил глазки и азартно потёр ладони.

– Нет, не сговорились, – я подбоченился и для убедительности прищурил один глаз, – а что поставишь ты?

Васька ухмыльнулся и достал крупную новенькую монету:

– А с меня – рупь, коль такое дело.

– Вот теперь сговорились… – кивнул я.

Васька зачем-то плюнул на ладонь и протянул её мне.

– Чего ещё? – я отступил на шаг назад.

– Как чего? Договор скрепляй!

– А без этого никак?.. – попробовал выкрутиться я.

– Не мужик ты, что ли? – рыкнул Васька.

Я сдался. С трудом насобирал в пересохшем рту слюны и плюнул на ладошку. Протянул сопернику. Состоялось самое мерзкое в моей жизни рукопожатие. Пока Васька тянул жребий, я незаметно вытер руки влажной салфеткой. Вроде полегчало…

Ваське досталась обломанная палочка, он бил первым. Его налиток взлетел, выписал дугу и, достигнув кона, крутанулся вокруг своей оси, снеся сразу две пары костяшек.

– Фирменный, кручёный! – выдохнул Гришка за моей спиной.

На кону осталось всего четыре несбитых бабки. Две одиночных плюс одна парная. Вероятность снести сразу все равнялась нулю. Я вздохнул, поцеловал налиток, прицелился… и бросил.

– Скидавай штиблеты! – хмыкнул Васька, сгрёб со скамейки банк и направился ко мне.

Я тоскливо глянул на валяющийся в стороне налиток:

– Промазал.

– Шулды, булды, закоулды… – пробубнил себе под нос Архипка.

– Может, я за него отыграюсь? – Гришка встал между мной и Васькой. – Давай по последней!

– Недосуг мне, – Васька пронзил Гришку ледяным взглядом, – уговор был, вертайте долг, и разбегаемся.

Гришкины трапециевидные мышцы вздыбились, как у кота, напоровшегося в подворотне на бездомного пса.

– Гриш, не надо! – вмешался я. – Уговор был. Пусть забирает.

– И то верно… – Архипка придержал Гришку за руку. – Всё по закону, на руки плевали.

Васька оскалился. Я только сейчас заметил, какие у него редкие и кривые зубы, сел на скамейку и стянул кроссовки:

– Держи.

– Портянки справные! – Васька прихватил кроссовки и загляделся на мои ярко-оранжевые носки с надписью «ешь – спи – ешь».

– Носки не отдам! – отрезал я и грустно пошевелил большими пальцами на ногах.

Гришка присел рядом.

– Эх, тово-ентово, хвонарик-то знатный был, – вздохнул Архипка и приземлился по другую сторону от меня.

– М-да, нам бы за него вместе с твоими башмаками такую деньгу на Ветошном рынке отвалили, – Гришка пнул стоящий в ногах деревянный ящик, – целый пуд ваксы аглицкой купить можно! А теперь даже на корку хлеба не осталось…

– Слышь, Гришаня? – вдруг оживился Архипка. – Нонче на ипподроме бега, говорят, хорошую деньгу зашибить можно.

– А нам-то что толку, поставить-то всё равно нечего!

– Так то ж не ставить, а бежать придётся, – Архипка вскочил. – Там скороход аглицкий побежит пятнадцать вёрст, а кто его обгонит – тому, на-ка вона, сто рублёв из собственного карману обещал выложить.

– Так уж и сто рублёв? – прищурил правый глаз Гришка.

– Вот те крест! – Архипка спешно перекрестился.

– Можно опробовать, – задумчиво кивнул Гришка, – только сначала энтого обую…

– К шести успеется, я вас там ждать буду, меня Семёныч с калачами снарядил.

Мы пожали Архипке руку и рванули к Гришке.

Оказалось, Гришка, как и я, жил на Звездинке. Я – на нечётной стороне улицы, в доме номер пять, многоэтажке с детской библиотекой, прямо за домом чертёжника, где когда-то работал Максим Горький, а если точнее, Алёша Пешков. Дом чертёжника стоял на своём месте, а моего, естественно, ещё и в помине не было. Гришка жил на другой стороне, ближе к пересечению Звездинки со Студёной. Его дом до нашего времени не сохранился, поэтому увидел я его впервые. Домик был маленький, бревенчатый, почерневший и слегка покосившийся.