Альбина Михайловна резко выпрямилась и сделала квадратные глаза. В полной тишине аудитории было слышно, как под юбкой классной дамы, раз за разом, птица улетает в зенит. Прошло несколько мгновений, и неожиданно Альбина прошептала:

«Кто это там?»

Затем вдруг ее глаза сначала округлились, а потом и вовсе стали покрываться легкой поволокой. Рюм с определенной частотой атаковал училкины панталоны и щекотал под коленками мягкими крылышками. Этим он довел Альбину до радостного испуга и она вдруг стала нервно хихикать. Как говорил потом наш трудовик, барышня чуть не поплыла и едва умом не тронулась.

Но Генка Шишкин не знал, куда трогаются и отплывают литераторши, и ему поэтому было не до страданий старой девы. Ему нужно было спасать птицу и пятерку по биологии, и он бросился прямо вперед, то есть под юбки остолбеневшей Альбины. Та стояла разинув рот, а между ног у нее продолжалась борьба. Матерчатыми сполохами отмечались движения пернатого, и временами доносились сдавленные фразы типа:

«Врешь, не уйдешь!»

Наконец из-под складок материи выбрался взъерошенный Шишкин и, прижав к груди спасенную птицу, мелкими перебежками пробрался на свое место. Альбина, не сказав ни слова, пулей выскочила приводить себя в порядок, а мы стали пытать Генку на предмет ощущений. Он сидел с задумчивым лицом и наконец тихо сказал:

«У нее там все в кружевах, – а затем обвел нас всех глазами и добавил: – Как в музее!»

В ту пору вьюги были злее, морозы крепче, а брови у Брежнева, руководителя нашей страны, гуще и чернее всех в мире. Но мы были детьми, и нам все это было по фиг. Нам, ребятне из крошечного северного городка, было в удовольствие взрывать пороховушки[4], грызть брикеты прессованного какао, которые все называли какавками, и играть на улице. Но если последнее развлечение было абсолютно бесплатным, то для первых двух нужны были деньги.

И каждый из нас зарабатывал как умел. Самый незатейливый и надежный способ – это ловля куропаток. Просто берешь молочную бутылку, горсть квашеной капусты и идешь ловить.

Вот так же делал и Генка Шишкин, пока ему на пути не повстречался страшный Фисюк. Это случилось после затяжной пурги, когда наст[5], то есть корка на снегу, крепчает и толстеет. Идеальное время для ловли. От Генкиного дома до школы – километра полтора узенькой тропки, и вдоль нее он бутылкой наделал десяток вертикальных норок и накрошил туда капусты.

Глупые куропатки обычно забирались в узкое отверстие и дальше ни вперед, ни назад. Так и замерзали в ловушках. Генка делал это «сто тысяч раз» и теперь, после сильной пурги, ожидал большого урожая. Потом можно будет сдать улов в лесхоз, где за каждую куропатку давали 10 копеек, и стать богачом.

Идет Генка из школы, мечтает о капитале и вдруг видит – навстречу идет Фисюк. Пьянчуга из пьянчуг, которых здесь, на северах, называют бичами и за людей не считают. Они нигде не работают. Напьются, залезут в теплотрассу и спят там в обнимку с трубой и крысами. Питаются же чем бог послал, то есть на помойках. Итак, идет Фисюк и время от времени наклоняется к Генкиным ловушкам. И выдергивает оттуда куропаток.

Генка рассвирепел – по неписаному закону севера из чужой ловушки достать добычу не может никто, даже родители. Это же честно заработанные куропатки! И он бросился на Фисюка:

«Отдай, гад!»

А тот, здоровый, вонючий, пнул Генку с тропки и дальше потопал. Зря он это сделал. Месть Генки Шишкина была жестокой и быстрой.

В тот же вечер Фисюк напился и залез в теплотрассу. А Генка, взяв фонарик и газету «Известия», отправился мстить. Морщась от вони, почти наощупь он отыскал Фисюка в тесной берлоге из стекловаты и старых мешков. Затем, чуть не задохнувшись, он стянул с бича валенки и последним усилием размотал драные портянки. И вот настал миг расплаты.