У меня не осталось других ценностей, которые связывали бы с прошлым. На миг я погрузилась в тягучее болото сожалений, но немедленно отбросила вредную жалость к себе. Я не опущу руки и не смирюсь.

– После завтрака собираемся в зале для турниров, – строго сообщила наставница.

Минуту назад Урса напоминала озабоченную и заботливую мать большого семейства, а теперь в голосе появилась сталь: никто не увильнёт от неприятных обязанностей.

Она осмотрела комнату и лично сдёрнула одеяло с заспавшейся студентки:

– Жюли, поднимайся! Ночь для сна. День для работы.

Жюли так и лежала, свернувшись калачиком и обхватив худые плечи руками, но не спала. Под покрасневшими от слёз глазами залегли тени, губы были искусаны в кровь.

– Господин Эссар снова не соблазнился на рыжулю-красотулю, – нарочито громко пропела Илма, уперев кулаки в бока и стреляя глазами в сторону Жюли. – У декана есть настоящая женщина. Госпожа Элизи такая красавица! Зачем декану жалкое подобие.

На неё тут же зашикали со всех сторон:

– Прикуси язык, змеюка.

У меня сердце сжалось от жалости. Следом в груди вспыхнуло негодование.

Жюли бегала к Эссару, а он провёл ночь на балу с белобрысой стихийницей. Неужели это так расстроило девчонку? Что этот негодяй сотворил с ней? Чем привязал к себе?

Я не верила, что студентка по собственной воле рвётся ночами в апартаменты декана. В моём воображении комнаты, где жил Эссар, сияли роскошью и излишеством. Предатель Гастон виделся развязно возлежащим на подушках, расшитых золотыми нитями, и свысока взирающим на хрупкую, дрожащую Жюли. Она, бедняжка, стояла в одной ночной рубашке, босая и переступала с ноги на ногу. Один повелевающий жест и…

Я с усилием остановила поток ярких образов, которые только распаляли ненависть к Гастону Эссару. У меня всегда было слишком живое воображение.

«Гад и хлыщ!» – заключила я, вслушиваясь в голоса, заполнявшие спальню.

– Я не хочу на собрание, – ныла Илма. – Почему мы должны каждые выходные слушать эти нравоучения? Все давно знают, что отступники враги добрых людей, а в Северном городе остались одни чудовища без души и разума. А испытание?! Оно выматывает до тошноты.

– Помолчи, Илма, – сквозь зубы процедила Урса. – Ты сегодня уже отличилась.

– Не я! Это новенькая! – расчёсывая светлые локоны, запищала Илма.

– Не имеет значения, кто начал. Вы обе показали себя во всей красе перед деканом, – лицо Урсы застыло маской досады и разочарования.

– Ага! В ночнушках! – по-доброму хохотнули девчонки. – Вот прикажет в них же отбывать наказание! Сван изведёт вас нравоучениями о девичьем стыде.

– Лекции в турнирном зале – вот наказание! – не унималась Илма.

– В конце недели ректор пытает нас лично, – шепнула мне одна из девочек. – Хорошо ты Илме наподдала. Она здесь два года. Считает себя старшекурсницей с привилегиями, потому что из зажиточной семьи. Так и не смирилась, что ничуть не лучше остальных.

– На факультете же нет курсов? – сказала я, приглаживая брючки.

Одежда пришлась впору и оказалась удобной. Я прикинула, что бежать в таком наряде будет сноровистее. Вспомнила и имя сокурсницы.

– Тебя Зоуи зовут?

Та кивнула:

– Курсов нет, но всех привозили в разное время.

Я слушала объяснения, а сама смотрела то на Илму с поджатыми губами, то на наставницу, присевшую к постели Жюли. Урса что-то тихо говорила девушке и гладила по медным волосам. Чудилось, что Жюли вздрагивает от каждого прикосновения.

– А что с ними? – я осторожно указала на молчаливую пару оживших кукол: девушки собрались и одновременно сели на заправленные постели.

– Дафна и Дея. Они кажутся сёстрами, но это не так. У них скоро выпуск. После практики на нижних этажах все возвращаются не в себе.