Он принёс, как и обещал, утренний улов, – с десяток средненьких плотвичек, и мы запекли их с картошкой на углях. Шиндяй набрал ведро воды – аккуратно пролил вокруг костровища, и сходил ещё за одним, оставив полное подле огня.

– Самое опасное сейчас в лесу – пожар, – объяснил он, – Чуть что, вспыхнет так, что и опомниться не успеешь! Такое зарево поднимется, что в твоей Москве с небоскрёбов заметят. Тут у нас есть чему гореть.

Он осмотрелся, и я подумал, что Шиндяй говорит о конкретном месте, где мы были:

– Сам удивляюсь, что это – сад в лесу, или лес в саду? – спросил я. – Вроде бы яблони растут, а тут и рябины, и вон сосна.

– Да, вырастить хорошее фруктовое дерево тут – задача сложная, – сказал Шиндяй. – Это всё отец Нади, Виктор Максимыч. Легендарная личность. Он главным лесничим трудился, фронтовик. Дом вот сам построил, с пристройкой. То есть, сарай с окном примастерил, это где ты теперь обитаешь.

– Выходит, это я сарай купил, что ли?

– Как хочешь называй. По цене дров купил, говоришь, обижаться не на что. Вы, господа, поди ж в Москве обедаете за такие деньги! А сруб у Нади добротный, может, самый лучший в посёлке домишко. Тебе же как для дачи так самое то, удачная покупка! Это всё внучка её, она в Воронеже сейчас живёт и учится. Она приезжала, и посоветовала бабке, мол, давай объявление в интернете дадим, всё равно тебе эта сарай-пристройка не нужна, не используется. Может, дурачка какого найдём – купит, – он посмеялся, глядя на меня. – А ведь быстро нашли, а мы думали, никто в такие дали даже из Тамбова не поедет. А тебя вон откуда занесло! Наде и твои деньги – хорошая прибавка к пенсии, подмога, мы тут по-другому деньгу-то измеряем, своим аршином. Да ты не бери в голову, всё хорошо будет, пока в Жужляе худо-бедно теплится жизнь. А перемрём мы все, тогда уж никакого догляда не будет… Так я о чём?

– Про сад мы начали.

– Да, точно. Так вот, Виктор Максимыч, фронтовик с тяжёлым ранением, был мичуринцем. Знаешь, кто такие?

– Наверное, кто родом из этого, из Мичуринска, есть вроде бы у вас такой городок, на карте видел.

– Балда ты, вроде-навроде, Сергей Мавроди, тьфу его, не к ночи будь помянут, – он поворошил угли. – Мичуринцы – это целое движение такое было. Сейчас вот тоже у молодёжи движения всякие – панки-дуранты, скинхеды или секонд-хенды какие-то, чем вычурнее и глупее, тем лучше. Одни волосы красят, в пупки серьги вставляют, татуировки на ляжках бьют, или ещё что. А раньше мичуринцы по всей стране были! С лозунгом: не ждать милостей от природы, а самим их брать. Виктор Максимыч журналы выписывал – я их все прибрал, храню, а то Надя бы их на растопку пустила. А там обо всём расписано: какие сорта Мичурин вывел, как прививать деревья. Вот, видишь яблоню? Это в июне-месяце не поймёшь, а так к сентябрю ясно станет, она и зелёными, и красными яблоками заиграет. На одном дереве, понимаешь! Сама яблоня эта – дичка, дикая то есть, самосев. А он три сорта выписал и привил сразу на один ствол. За подвоем пешком ходил вёрст тридцать в оба конца, а ведь инвалид! То-то – какие люди раньше были! Нет уж человека, а дела его видны, значит, не зря пожил. И не только для себя, и не только у дома. Ты по округе прогуляйся да присмотрись хорошенько: яблони, груши, целые посадки черноплодки. Ели даже, туи, прочее, чего у нас в природе особо не водится. То там, то тут. Это всё память о нём, его детки с ветками.

Мы сидели у потухшего костра плечом к плечу, и было в словах Шиндяя что-то близкое и незнакомое одновременно. Я жил тут всего ничего, но чувствовал, что мы с каждым днём становились всё ближе. И был уверен, что в Москве буду вспоминать эти дни как самый яркий момент последних лет, а может быть, и всей жизни, как бы громко это ни звучало. Никогда я не видел таких мест, такого неба, не вдыхал подобного воздуха, и ни с кем мне так хорошо не дышалось, не говорилось раньше, как с Шиндяем.