Солнце уже почти опустилось, догорало медленно, неспешно. Тени от прибрежных кустов стали заметно гуще, а воздух впервые за день – прохладнее, яснее, легче. Его хотелось не вдыхать, а пить. И впервые понял, что, если бы курил, не сумел бы ощутить, уловить этого тонкого перехода. А вот пить из фляжки вовсе не тянуло, и я положил её поглубже в рюкзак. Казалось, она в чём-то даже виновата.

– Может, расскажешь тогда, или сменим тему?

Шиндяй вздохнул. Скрестил пальцы в замок, и смотрел уже не на поплавки, а на догорающий закат:

– Да что тут особенного рассказать? Моя история обыденная. Попробовал алкоголь рано, ещё в профтехучилище, потом был перерыв, когда служил в армии. Эх, мне бы эту трезвость тогда сохранить, а я нет, глупый был. Начал так, с разгона и в горку вниз покатился. Быстро, с растущей скоростью. Даже когда женился, сын родился, казалось бы, прислушайся к голосу правды, совести, остановись, ведь на тебе теперь такая ответственность. Нет же! Чаще, тяжелей, и больше. Мы тогда в Тамбове жили. Работал на заводе фрезеровщиком, после смены выпить – святое дело. Мы даже с охранником на проходной договаривались. Ночью, как смена кончается, купить негде, так мы с собой заранее приносили, у него оставляли, чтоб потом бахнуть, и домой навеселе. Сначала по стакану, а потом, не сразу, не вдруг, уже чекунь надо выкушать, иначе как губы помазал, одно расстройство. Затем уж вторую чекунь дома надо иметь, чтобы за ужином. После она как-то собой переросла в бутылку. В общем, – он помолчал. – Всё шло вроде бы ничего, хотя именно тогда надо было во все колокола бить. Случаи стали происходить нехорошие, словно мне кто-то сверху, с неба на голову капал, мол, остановись, дурак, пока не поздно! А я и не думал прислушиваться. Тогда и не верил вовсе, что есть что-то высшее. Силы, которые за нами наблюдают, оценивая каждый шаг, не знал, что потом за всё спросится. Знать надо, что тебе невидимые силы – не враги, а помочь хотят, только ты эти знаки в упор не видишь. Неладное с работой началось. И, как это бывает, компания сложилась. А когда не один тонешь, то вроде бы, как все, и не страшно. Даже кто помрёт от этого дела, хоронили, поминали, а на ум не приходило, что это и тебя так может с волной накрыть скоро. С кем-то случится, но не со мной, считал. Это они пьют, а я меру знаю. Дружки-то только подначивают – давай, давай, ты что, не с нами? У нас почему-то так принято. Отказываешься – будто не то что их, саму Россию продаёшь. Искривляет алкоголь ум и душу до безобразия, и уродливое предстаёт чуть ли не в святом облике. Так что я от дружков-то не отставал. А то, что дома проблемы, жена в слезах, сынишка от тебя, от шатающегося и вонючего, как от прокажённого бежит, это ничего. Ты же мужик, ты зарабатываешь, ты устаёшь. Тебе расслабиться, отдохнуть надо, имеешь право! А кто не понимает – пусть заткнётся и не мешает. Отстаньте, мол, все от меня!

Шиндяй сглотнул:

– А ведь я, дурак, сам так и думал, самого себя обманывал. И жил не своей жизнью будто, как и сказал тебе. Муторно, гадко на душе, а всё равно не останавливаешься. Уже и нет никаких тормозов, если раньше ещё и были. Говорят, у пьяниц силы воли нет. Есть, и ещё какая! Только в том, чтобы бесу, в бутылке живущему, исправно служить. Это какая же воля должна быть, чтобы встать, пойти, найти, выпить, упасть, обделаться. Тогда же и мысли о смерти пошли, причём о смерти как о чём-то очевидном, неизбежном. И даже радостном. Не станет меня, и легче. А все вокруг поймут, расплачутся, кого потеряли-то! Себя жалел вот так, превозносил. Я-то хороший весь такой, просто из добра весь сшит, виноваты судьба, жизнь, обстоятельства. Вздёрнусь вот сейчас – и сразу поймууут! А я хоть на том свете отдохну, в раю-то. Это уж потом мне один священник сказал, что пьяницы уже прямо на этом свете себе место в аду купили. Вернее, прописку там оформили. Готовое жильё «со всеми удобствами» там их ждёт. Ты только пойми и представь всё это! У меня сынишка подрастает, ручки ко мне тянет, играть хочет, а я раскис, как студень на жаре, воняю. Вот он, как его, весь гротеск. Только потом понял, что все эти мысли о смерти – они не мои были вовсе. Враг меня толкал в спину, финала хотел побыстрее. Да бог вразумил. Бог, он, видимо, есть. Уж не знаю, какой. Или как в церкви говорят, или как в старину мордовские предки представляли, только – есть. Выбрался тогда из очередного запоя, мысли едва в кучу собрал, смотрю на календарь, представляя, сколько дней «там», на дне бутылки, провёл, и не сразу, но понимаю, что день рождения у жены.