– Удар его хватил! Стукнуло в затылок… как ты меня. Только я привычный, мне не впервой, а он похлипше оказался.

– А позволь узнать: уж не ты ли его в затылок приголубил?

– Зачем мне так с ним поступать, Плешивец? Зачем? Какой в том резон?! Я точно так же в этом деле, как и он, и ты!..

– В каком таком деле, Без Прозвища?

Похоже на то, что Когбосхектар по простоте душевной ляпнул лишнего. Даже не лишнего, а того, что ни при каких обстоятельствах ляпнуть не мог. Поскольку все, кто хоть что-то знает об исчезновении Свирепца, до сего момента пребывали в твердой уверенности, что если уж кто здесь и остался ни при чем, так это ражий простяга Без Прозвища. Шутки у тебя, Элмизгирдуан, довольно глупые и рискованные.

– Ну как же… сам знаешь… был король, и нет… мы же вместе под дверями спальни в карауле стояли…

– Ну, стояли, и что дальше? Дело-то какое?

– Да вот это дело, что стояли, оно и есть… Вот что, Плешивец, – голос Когбосхектара внезапно обретает прежнюю твердость. – Ничего я тебе внятного не скажу, хоть ты меня тут на ремни изрежь. Если, конечно, я наперед не выпутаюсь и сам всех твоих прихвостков не испластаю. И вот что еще. Коли уж так близка твоему сердцу участь Агнирсатьюкхерга, спрашивать тебе надлежит не меня, смирно топтавшегося на обочине Алтарного поля, а Свиафсартона Страхостарца, что на это поле ходил вместе со Змееглавцем и, как видно, там же его и оставил. Если, конечно, довольно в тебе храбрости обращаться к Свиафсартону с вопросами… Или допытай обо всем принцессу Аталнурмайю Небесницу. Уж она-то точно знает. Да только не забывай, что она как была, так по сю пору принцессой и остается. И не ровен час, воротится во дворец добрый наш правитель Итигальтугеанер Свирепец, и ведь никто не изведает, насколько сильно ему понравится то, что его любимую дочурку о чем-то спрашивал паршивый мечник…

Плешивец выслушивает мою непривычно долгую речь, согласно кивая в такт словам.

– Складно трещишь, Без Прозвища, – говорит он наконец. – Так и хочется с тобой согласиться. Тем более что из твоих слов как раз и получается, что спрашивать мне больше некого, кроме тебя. Что я и буду делать со всем моим прилежанием всю ночь напролет, пока ты не пропоешь мне, как птичка-ворона, все, что помнишь, от самого рождения до последних твоих минут в этом погребке.

… Долго же придется ему ждать, пока я, Элмизгирдуан по прозвищу Скользец, на самом деле ВСПОМНЮ ВСЕ!..

– Добрый ты, Плешивец, – между тем отвечаю я. – Слеза прошибает. Пострадаешь ты когда-нибудь через свою доброту. А не опасаешься, что между десятой и двадцатой флягами исканкеданского хватятся копейщики своего сотника и приправятся искать такие, как есть – пьяные да злые? И в первую голову спросят с тебя, старинного моего друга и доброжелателя?

– Да откуда же им знать, твоим копейщикам, что ты, Без Прозвища, вместо того, чтобы в казарме хлебать с ними перекисшее бухло, шляешься впотьмах по королевскому дворцу и вынюхиваешь, где и что плохо лежит? Им, небось, и в головы их пьяные да злые такого не придет. Хотя бы потому, что никогда ты раньше так не поступал и даже не намеревался.

Мне совершенно понятно, что терпение у Плешивца, как бы он ни изгалялся, уже на исходе, а запасы логики и здравого смысла у Когбосхектара иссякли намного раньше, и сейчас он беззастенчиво черпает из моих закромов. Ничто не препятствует мне оставить это большое неуклюжее мохнатое тело и переместиться в новое. Тем более что ночь не может длиться вечно, до восхода солнца я должен предъявить Свиафсартону правителя, а подозрение, что Лиалкенкиг Плешивец хорошо осведомлен о случившемся, усиливается во мне с каждой минутой.