Лебедев вопросительно посмотрел начальника. Девяткин внимательно вгляделся в лица мужчин, вздохнул и покачал головой.

– Во время разведки ты не увидел еще одно окошко – в сортире, – сказал Девяткин. – Жора Тост и хозяйка дома Люда Зенчук ушли через него. Ушел он… Но этого мало: в доме двое убитых и одна раненая.

– Как же так? – физиономия Лебедева вытянулась.

– Тост и Зенчук постелили себе у окна в большой комнате. Там второй диван стоит. Видно, Тост увидел, как мы через калитку заходим. Через минуту они с Зенчук уже заперлись в туалете и открыли окно. Звони, Саша, вызывай бригаду из уголовного розыска и «скорую помощь».

– Ранение у женщины тяжелое? – спросил старлей.

– Да как сказать, – помялся Девяткин. – Скажи: средней тяжести.

– А стрелял кто? – не унимался Лебедев.

– Какой-то человек, уголовник, судя по татуировкам. Он перепил водки или наркотиками накачался. Ну, и начал палить, куда попало. Три обоймы расстрелял. Теперь вместо печени у него фарш.

Он присел на стул и подумал, что все выходные ему писать объясниловки. Прокурор приехал только после обеда, задал Девяткину несколько вопросов, неторопливо выкурил сигарету и стал осматривать дом.

В кромешной темноте ехали недолго. Грунтовка, петляя, вырывалась из-под колес. Впереди показались редкие тусклые огоньки. Посередине пустой улицы, привязанный к столбу, стоял ишак. Он проводил машину тусклым равнодушным взглядом, открыл пасть и заорал «а-а-а-и-и». Где-то далеко залаяла собака.

Садыков сказал, что совсем недавно здесь было богатое селение, но пересохли почти все колодцы, вода ушла. И люди разбрелись, кто куда. Уехали к родственникам в другие аулы или в город. В Ташкенте найти работу очень трудно, но здесь ее совсем нет.

– Может, заночуем? – предложил Рахат. – В крайнем доме живет знатный человек. Чабан. У него восемьсот баранов. Мой старый знакомый. Встретит нас как родных.

– Вы же хотели ехать ночью, а днем отдыхать…

– Ничего, завтра будем на месте. Ночью какая езда. Одно наказание.

Рахат свернул направо, в сторону от поселка, и вскоре остановил машину возле вросшего в землю дома с плоской крышей. Видно, здесь недавно готовили пищу, на земле тлели угли костра. Виднелась двухколесная арба, стоявшая возле овечьей кошары. В одном из окошек блеснул тусклый свет керосиновой лампы. Садыков сказал, что вернется через пять минут и ушел. Он вернулся раньше, чем обещал, сказал, что его знакомого в доме нет, сейчас он на верхних пастбищах. Но в доме Бахтияр, его брат с женой и двумя младшими детьми.

– Сюда, – Садыков поманил за собой.

Джейн вышла из машины, прошагала через двор. Сдвинув кусок мешковины, висящий в дверном проеме, оказалась в комнате. Посередине на самодельной табуретке сидел мужчина. Он подобрал длинную рубаху, опустил ноги в таз, на дне которого плескалась мутная вода. Женщина, стоявшая на коленях возле таза, поливала ноги водой из кувшина, терла мочалкой из конского волоса и снова поливала водой.

Бахтияр что-то коротко сказал по-таджикски, женщина исчезла в темноте, а вместе с ней пропали таз и кувшин. Круглое дочерна загорелое лицо Бахтияра было похоже на подгоревший блин, на котором выросла реденькая с проседью бородка. Джейн прищурилась. Сколько же ему лет? Тридцать? Сорок? Семьдесят? Не угадаешь.

Поднявшись на ноги, хозяин протянул ей горячую и сухую ладонь и, коверкая русские слова, пригласил присесть на покрывало, расстеленное на земляном полу у окна, и поужинать, чем бог послал. Джейн, испытавшая еще в дороге приступы зверского аппетита, не стала отказываться. Здесь же, на полу у окна, стояла керосиновая лампа с закопченным стеклом, Бахтияр прибавил света и долго, не отрываясь, смотрел в лицо Джейн. Садыков уселся тут же, по правую руку от Джейн, лицом к входной двери.