Потом все расходятся, и в гардеробе остаемся только я, Марков и двое второклашек.

– Твоя сумка?

– Моя, – отвечаю я и понимаю, что даже не помню, как этого Маркова зовут.

Мы столкнулись с ним в прошлом году на олимпиаде по английскому, где нам выпало разыгрывать диалог про хобби. Тогда я узнала, что Марков любит футбол и фотографировать.

– Как музей? – спрашивает он, когда мы выходим из школы и направляемся в сторону оперного. – Пополняется?

– Откуда ты знаешь про музей? А, диалог про хобби! – соображаю я, и мы вместе смеемся. – Пополняется. Вчера купила лисью шапку. Как у Барбары Брыльской в «Иронии судьбы».

– Ты что, смотришь этот фильм?

– А ты нет?

– Приходится, – усмехается он. – А чего он привязался к твоей фамилии?

– Степка-то? Да просто так. Хотел подурачиться.

Мы молчим, а потом я неожиданно для себя произношу:

– Вообще-то он прав. Смешная фамилия. Лучше бы я была Кузнецовой.

– Это что же в ней смешного?

– Всё. В третьем классе на лето задали читать Юрия Коваля. «Недопесок». Так меня потом весь год дразнили этим недопеском.

– Я не читал.

– Еще бы. У тебя же фамилия не Коваль.

– А про что там?

– Про песца.

– Ясно, – говорит он, хотя я понимаю, что ему ничего не ясно. – Есть еще Чарльз Томас Коваль. Американский астроном. Слышала?

– Не-а.

– Открыл много спутников, астероидов, звезд и комет.

– Ясно, – говорю теперь я, потому что про астрономию я знаю еще меньше, чем Марков про песцов.

– Ну, мне сюда. – Он подает мне сумку, и в этот момент я вспоминаю, как его зовут. «Второе место – Анатолий Марков», – прозвенело у меня в голове из прошлогодней олимпиады. Точно.

– Спасибо, Толя, – говорю я и впервые смотрю ему в глаза. Они удивительного цвета – такой оттенок дает бутылка из-под минералки, когда смотришь через нее на солнце.

Если на велосипеде здорово разогнаться, слышно, как ветер свистит и бормочет что-то на своем ветреном языке. Я так всегда делаю – сначала кручу педали, поднимаюсь в гору, а потом просто скатываюсь, слушая ветер. Мимо проносятся желтые и бордовые шевелюры кленов, гордые сосны, мамаши с колясками, усатый продавец воздушных шаров и мороженщица со стеклянным сундуком, до отказа забитым эскимо. Я еду дальше, на свою поляну, туда, где никого нет. Это место мы нашли с мамой три года назад, когда подолгу бродили по парку, кормили белок и болтали о всякой всячине. С тех пор я сюда часто приезжаю, чтобы посидеть и помолчать. Можно это, конечно, сделать и в кладовке, среди моих сокровищ, но стоит мне там присесть и вздохнуть, как тут же начинается гам и болтовня, как у нас на уроке географии. Платья возмущаются, старые ковбойские сапоги задирают свои сбитые поцарапанные носы, с полки, где разложены перчатки, доносятся причмокивание и шипение. Сижу и слушаю их галдеж, пока не надоест. Потом выхожу, выключаю свет и плотно закрываю дверь. Все сразу замолкают и успокаиваются.

А деревья редко говорят, в основном молчат и поддакивают. Или дремлют, шурша листвой. Гертруда, правда, у нас во дворе иногда высказывает мне разные замечания, но она исключение. Скучно одной стоять среди домов, вот и болтает.

Сегодня после всей этой истории со Степой и шарфом я решила ехать в парк. Закинула сумку домой, переоделась в джинсы. Пока спускала со второго этажа велосипед, чуть не столкнула Арсения, Кириного лучшего ученика. Тот поднимался по лестнице и, как всегда, о чем-то размышлял. Наверное, о том, как достать дно клавиши.

Арсению десять лет, он длинный и тощий, будто ничего не ест, кроме Кириных карамелек.

– Осторожно, – сказала я ему, когда колесо почти уткнулось в его папку с нотами.