Возможно, я не такая умная, как Генри, и у меня нет абсолютного музыкального слуха, как Айви, но зато я творческая личность. С самого раннего детства я отлично рисую, даже можно сказать, что у меня талант. Для рисования у меня есть все: гуашь, акварель, акрил, масляные, краски с блестками и самые мои любимые светящиеся краски. Также у меня есть пастель (сухая и масляная), угольки, сангина, карандаши разной мягкости и профессиональные маркеры. И бумаги самой разной предостаточно – из хлопка и целлюлозы для красок, специальная бумага для карандашей, скетчбуки для маркеров и бумага для пастелей.

Все это подарила моя бабушка Виктория –именно она обнаружила во мне талант художника, когда мне было восемь лет. Бабушка всегда делала все, чтобы моя техника рисования развивалась: на каникулах отправляла меня на курсы, где меня обучали наилучшим образом, как рисовать пейзажи, портреты, натюрморты и как правильно использовать материалы; также меня учили академическому рисунку и искусству иллюстрации. Я могу нарисовать все что угодно, тут уж мне точно нет равных, но только моим родителям все равно. А мне все равно, замечают они мой талант или нет, ведь я рисую для себя, потому что мне это нравится, и я горжусь своими навыками. Вот серьезно, у меня нет желания кому-то что-то доказывать. Зачем? Ведь это пустая трата времени – слушать тех, кто не разбирается в том, в чем ты сама разбираешься очень даже хорошо. Я не против критики, но она должна быть от тех, кто желает тебе добра, кто хочет, чтобы ты двигался вперед, кто может подсказать что-то. Насколько мне известно, полезную критику можно услышать от друзей, но у меня их, к сожалению, нет. Ибо со мной никто никогда не хотел общаться.

– Вот мы и на месте, – с облегчением сказал папа.

Я разбудила Айви и Генри (он тоже задремал), и мы все вышли из машины. Помогли папе вытащить чемоданы и сумки из багажника и начали осматриваться.

Дом был огромный и мрачный. Крыша темно-серого цвета. На двери висела цепь с замком, слева была небольшая веранда со скамейкой. Дом окружали мертвые деревья, а вдоль фасада росли кусты с красно-алыми розами.

– Это дом был построен в тысяча девятьсот двадцать восьмом году? – спросил Генри, глядя на фронтон где было написано «1928».

– Да, – ответил отец.

– Значит, этому дому уже… девяносто лет, – подсчитал брат.

– Так и есть. Никто, правда, не знает, кто здесь жил в тридцатые годы… Вроде тут был приют, но это неточная информация. Я сделал ремонт, заменил мебель на новую, так что внутри теперь очень неплохо.

– Надо же, приют… Какое совпадение, не находишь, Катрин? – усмехнулся Генри

– Не смешно! – с раздражением ответила я.

Мой старший братец любит пошутить, что я приемная, «приютская» и все такое. «Ботан», «заучка», и шуточки у него соответствующие.

Отец вставил ключ в замок, открыл дверь, и мы зашли.

От двери начинался светло-серый коридор, ведущий к лестнице. Слева были очень даже красивые двери с витражными стеклами. Я решила первым делом посмотреть, что там, за этими дверями. Там оказалось кухня. В центре стоял длинный стол в окружении шести стульев; через большое окно была видна веранда; на противоположной стороне от входной двери маленькая дверь вела в кладовку.

Не могу не признать, кухня выглядела уютно. Стол был застелен

белоснежной скатертью, а все остальное – разных оттенков серого.

Мое внимание привлек листок бумаги, лежащий на столе. Это оказалась записка.

Пусть в этом доме вы обретете

Жизнь

Счастье

и

никаких КОШМАРОВ!

-Софи

Хорошее пожелание, но что значит «никаких кошмаров»?

– Катрин, ну как тебе кухня? – спросила мама.