Всё тельце шмеля способно стать музыкальным инструментом. Мускулы крылышек вибрируют, как струны гитары, и от каждого их импульса крылышки успевают сделать двадцать взмахов. В общей сложности двести взмахов в секунду. Когда гудение крыльев смешивается с вибрациями спинных пластинок и оболочек дыхательной трубки, слышен певучий звук.

Я заметила в нем ритм, описывающий движение. Звук понижался, когда шмель тормозил у цветка, после чего следовала короткая пауза для набора нектара. Затем дополнительные взмахи для подъема – и звук вновь менялся.

Меня завораживало, что движения жизни создают звуки. У всех насекомых свои частоты, от баса шмеля до пронзительного дисканта комаров. Высоту тона определяет головокружительная быстрота взмахов крылышек. Крылья осы машут сто раз в секунду, пчелы – двести, мухи – триста, а комара – шестьсот. Когда певица Габи Стенберг записала звуки насекомых, у нее получилась полная до-мажорная гамма, включая полутоны. Овод – до. Оса – до-диез и ре. Крупный шмель – ре-диез и ми. Пчела – фа. Другая оса – фа-диез. Маленький шмель – соль, соль-диез и ля. Цветочная муха – ля-диез и си. Маленькая пчела – до следующей октавы. В совокупности целая музыкальная азбука из взмахов крылышек.

Шмели слышат музыку крылышек лучше меня, хотя ушей у них нет. Они слышат шерсткой, так как волосоподобные органы улавливают малейшую вибрацию воздуха. С помощью волосков насекомые воспринимают гораздо более высокие звуковые частоты, нежели мы; они буквально ощущают, как воздух трепещет от звуковых волн. Именно звуком крылышек комариные самки приманивают самцов, причем крылышки у них на всякий случай снабжены усилителями звука. Неудивительно, что их так хорошо слышно летними ночами. По крайней мере, для самцов это приятная музыка, и они тотчас настраивают собственные крылышки на ту же частоту. Ведь только когда самец настроен на самку, возможно спаривание.

Гудение шмелиных крылышек вскоре стало восприниматься по-домашнему уютным, однако жужжание раздавалось и в более неожиданных местах. Однажды, найдя в столярке красную краску, я надумала подновить облезлую южную стену дома. И только собралась красить, как передо мной возникло несколько пчел. Я немного отступила, чтобы посмотреть, откуда они взялись, а они устремились к двери, будто хотели попасть внутрь. Но немного погодя я сообразила, что входы у нас разные. Они жили в дверной коробке.

Так-так, стало быть, в южной стене жили и шмели, и пчелы. Я что же, намерена покрасить своего рода пчелиный улей? Мне встречались фотографии словенских ульев, разрисованных на манер старинных крестьянских шкафов. Рисунки были яркие, чтобы их было видно сквозь пчелиный рой, и часто изображали пчеловодческие сценки или библейский Эдемский сад. Подобные рисунки указывали на владельца и одновременно хвастались его пчелиным богатством. Но у меня здесь, в конце концов, не улей, поскольку в дверной коробке обитали дикие пчелы-одиночки. Этот вид называется рыжая стенная осмия, и шерстка у этих пчел красноватая, как у древесного шмеля. Всё под цвет дома.

Рыжие осмии жили здесь, должно быть, с прошлого лета, когда одинокая самка пробралась в стену, чтобы тихо-спокойно отложить яйца, – точь-в-точь как древесный шмель. Дальше ее материнство протекало иначе. Она оставила каждое яйцо в отдельной маленькой ячейке с солидным запасом пыльцы, прежде всего кленовой и дубовой. Затем запечатала детскую и улетела. И хотя ей самой пережить зиму не дано, детва в теплой южной стене могла справиться самостоятельно. Так оно и вышло. Шли месяцы, плотники сновали туда-сюда через дверь, а похожие на маленькие запятушки детки ждали и не спеша развивались, питаясь прошлогодней древесной пыльцой. Мне казалось, они утепляли дом собственной жизнью.