Не следовало тревожить этими выходками господина-отца. Раид Шайхани был не силен здоровьем и Аайя боялась, что эти разбирательства с лордом-землевладельцем и анварами лишь скажутся на его самочувствии.

– Но ведь ты лишь недавно вернулся сюда, Тайал, – удрученно сказала Аайя. – Ты только приехал, а уже навлек на себя гнев господина-отца?

– Лучше, чем навлечь на себя высший гнев, – острые тонкие брови Тая скривились грозно на его лице. – Я пытался защитить нас и нашу веру, звездочка.

«Звездочка». Так всегда звал ее Тайал. Он был лишь далеким ее братом. Сыном отцовского кузена. Но, однако Тай был к ней теплее и открытей, нежели ее единокровный брат Яхир, сын госпожи Джесайи. Она не винила того, все же, Яхир был наследником господина-отца и ему не пристало тратить время на пустые вещи. Оттого тот вырос куда более серьезным и грозным, а Аайю любил не больше прочих своих сестер, как обязывали его кровные узы.

– Нет смерти праведнее, чем умереть за Вечность, но… – вздохнула она.

– Ну? – прищурился Тайал. – Не бойся. Что ты хочешь сказать?

Тай никогда не винил ее за слова. Он был одним из немногих, кому Аайя могла открыто сказать что-то, о чем она думала. Это казалось ей странным и неправильным, но она ловила себя на мысли, что доверяла Таю больше чем отцу или матери. А уж тем более дяде или слугам.

– Боюсь, что это смерть не во имя Вечности и Ицхиль. Вы льете кровь с анварами, не поделив землю, а не веру, – говорить подобное она боялась, но знала, что Тайалу приятно слышать правду. Она никогда ему не врала. – Они не покусились на лунарий, не осквернили священных слов…

– Одним своим присутствием они порочат притоки Ицхиль Хвироа. Их женщины стирают свои грязные тряпки в святых водах, а мужчины поят в них коней, – процедил Тайал с отвращением. – Это ли не покушение на все, что мы должны защищать?

Он не врал. Аайя знала, что именно не могут поделить ни крестьянские простолюдины, ни их рода. Анвары со своими свободными нравами пренебрегали всем святым, что чтили ицхилиты. Святые притоки, омовение в которых было редким и очищающим ритуалом они без зазора совести и чести пользовали под свои житейские, человеческие нужды. Никто не пытался им этого запретить, а их чужая вера не чтила этих вод. Даже названный лорд этой земли не пытался им перечить.

– Но сколько же тогда крови должно пролиться, чтобы очистить их прегрешения? – скорбно задумалась вслух Аайя.

– Столько, сколько потребуется, – сжал рукоять оружия Тай.

– Они слепы. И блудят во тьме, как всякие иноверцы, – потерла свои ладони Аайя. – Слепец тоже многого не видит…

– Но слепцу не спустят греха с рук, сколь бы прокаженным он не был.

– Во всех нас, людях, живет грех и порок Ицы. Мы корыстны, мы не оценим чужие добрые дела, помним только злое… грязное… – опустила взгляд Аайя. – Потому делай добро не ради них, но ради Вечности. Ради ее довольствия. За одну лишь твою искреннюю добродетель она отпустит тебе сотню твоих грехов.

– Богоугодные дела – это хорошо, звездочка. Как и все добродетели перед лицом Вечности, – голос Тайала раздался звоном железа. – Но что же за добродетель смоет кровь Нарима?

– Убийцам его Вечность сама воздаст по заслугам, – спокойно ответила Аайя, но все же опустила глаза, чтобы ненароком не смутить родича чем-то схожим на дерзость уверенности. – Так сказано священными словами. Даже Ицхиль, да пребудет она вечно в свете луны, умела прощать своих врагов.

– Умела она и карать повинных в смерти друзей. Как отмщение пришло за ее собственное предательское убийство, – поднял перед собой меч Тайал, глядя, как голубая луна пляшет на его клинке. – Я лучше последовал бы этому примеру, – сказал он.