Она решила покинуть дворец. Они не виделись два года. Он вновь призвал её, уверяя в любви. Она не верила, вновь и вновь слёзы «увлажняли рукава». Ей казалось, что и месяц плачет вместе с ней. Она пустилась в странствие – искала исцеления, избавления от боли.

Она вспоминала, как её имя внесли в список придворных, как Государь заботился о ней, как отец. Но его особая благосклонность, как ей казалось, исчезла. Тогда она решила встать на путь Будды. Мир, от которого она бежала, был полон скорби. Она тосковала по дворцу и не могла забыть любви Государя. Она плакала, размышляя о смерти и бренности бытия. Человек приходит в мир один – и уходит один. Всё циклично: за встречей – расставание, за рождением – смерть.

Переходя от храма к храму, она искала прощения. Природа открывалась ей: то пронизывала холодом, то пьянила ароматами. Осенние листья, слетающие от лёгкого ветра, напоминали о недолговечности красоты. Она вспоминала, как, будучи монахиней в чёрной рясе, последний раз предстала перед Государем. Он узнал её и признался в любви. Рассвет напомнил им о краткости счастья. Остался только аромат его одежды – аромат дорогих курений. Она унесла его с собой, вновь ступив на Путь – к Храму и к великой тайне существования…

Они встретились незадолго до его смерти. Он признался, что после смерти её родителей почувствовал обязанность заботиться о ней. Он говорил, что любил её всегда. Узнав о его смерти, она поспешила на погребение, но успела лишь увидеть дым от костра. Всё было кончено. Она осталась одна. И чтобы почтить того, кого любила более всех, она пришла на то же место, где сгорело тело её отца. Кого же она любила больше всего? Не отца ли, которого, сама того не зная, искала в Государе?..

Чтобы её мысли не канули в Лету, она и написала «Непрошеную повесть».

Эта повесть поразила меня своей искренностью и чистотой. Да, это снова история любви – но любви японки, жившей в Средние века. Повесть Нидзё тронула меня и потому, что в нашей семье жила своя – почти легендарная – история. Говорили, что у матери моей прабабушки по папиной линии, Эмилии Фёдоровны Усачевской, был роман с японцем – то ли домашним учителем, то ли ещё кем. Он жил в семье, и барышня влюбилась. Это было, видимо, в 1853 году, поскольку моя прабабушка родилась в 1854-м. Родители узнали, японца забили до смерти на конюшне, а беременную девушку выдали замуж за некоего клерка по фамилии Бондаренко. Девочка родилась под его фамилией. У Эмилии Фёдоровны были чуть раскосые глаза – этим она наградила всю нашу семью.

Когда я родилась, маме принесли тёмноволосую девочку с чёрными, чуть раскосыми глазами. Мама сказала: «Похожа на японку» – не зная ещё всей этой истории. Уже в зрелом возрасте я впервые увидела фотографию своей прабабушки – и поразилась: чем-то я похожа на неё – едва  раскосые глаза, причёска с чёлкой, не свойственная для женщин кроме меня в семье XIX века. Ни у кого кроме меня в семье не было чёлок, бантиков, кружевных воротничков… Позже, уже взрослой, я заинтересовалась её судьбой и узнала о японце. Возможно, именно эта «печать» осталась на наших лицах – как память о загубленной жизни красивого, молодого мужчины, оказавшегося, к несчастью, японцем.  Может быть, эта история и пробудила во мне интерес сначала –  к японской ширме… А потом –  к повести Нидзё. Всё в жизни не случайно.

Поездка в колонию

Шёл 1972 год. Осень или ранняя весна – не помню точно. Погода была слякотной и пасмурной. В длинном красном пальто, со светлыми волосами и лисьей рыжей шапкой, я подъехала к заведению без адреса – только номер. Таких безликих учреждений и сейчас предостаточно. То было недалеко от Тулы. Я ехала поездом, затем – автобусом или чем-то ещё. Меня впустили в дощатый домик с чудовищным запахом – щей или грязи. На лавках – мрачные женщины с огромными сумками: кто вёз еду сыну, кто мужу, кто брату. Эти воспоминания не покидают меня и теперь. Всё вспоминается: колючая проволока, собачий лай, серый снег, моё красное пальто и длинные волосы. Пришлось ждать, показывать паспорт, называть фамилию – фамилию мужа.