– А этого я не помню…

– И вот что я тебе скажу, Удальцова: есть излюбленные идеи, а бывают излюбленные раны… А с этим ой как надо бороться!.. Прости, опять не туда забрёл… Так вот – красота… Она трудно постигаема, потому что плотно окутана нашими заблуждениями… А это такой толстостенный кокон, что вряд ли когда-нибудь бабочка, именуемая красотой, выберется оттуда без нашей помощи. Без моей, без твоей, без чьей-либо ещё… Ведь кто-то же должен пробивать стену и обращать слепых в зрячих! А, как думаешь?! Человек относится к красоте потребительски, он хочет пользоваться ею, как вещью. Он думает, что её можно купить, поставить в доме – и это самое распространённое заблуждение!.. Красота бесплотна, как воздух, которым мы дышим. И пока дышится, нам нет до него дела. А вот когда начинаем задыхаться – вспоминаем об экологии…

Аполлонский говорил нервно, порой сбивчиво, отрывочно, пересыпая свою речь обилием цитат, но все его слова удивительным образом нанизывались на одну забытую великую, недоступную прагматичному взгляду, идею. Он говорил о нашем беспамятстве, о современном цинизме и пошлости, о возврате к нравам средневековья, о заброшенном детстве, о духовном вакууме, о взбесившемся индивидуализме новых поборников рынка, о беззащитности простого труженика, о многом, что ломало и продолжает ломать человеческие судьбы, вопреки когда-то и кем-то обозначенному божественному предназначению человека…

Ольга слушала молча, сосредоточенно, то погружаясь в речевую стихию своего руководителя, то отвлекаясь на собственные мысли, бродившие где-то рядом…

– Я тебя не очень утомил? – опомнился вдруг Аполлонский, когда они подошли к Ольгиному дому.

Ольга благодарно улыбнулась, молча покачала головой.

– Сергей Петрович, можно задать вопрос? – спросила она осторожно.

– Разумеется.

– Почему вы меня так… опекаете?

– Как?

– Ну… выделяете среди прочих… Тратите на меня своё время…

– Ах, моё время!..

– Вот провожаете…

– Тебе это неприятно?

– Да нет же, что вы! Просто странно… Почему?

– Выделяю, потому что ты этого заслуживаешь…

– У вас есть семья? – перебила Ольга.

– Ах, вот ты о чём…

Аполлонский вздохнул, поднял лицо к небу.

– Была. Видишь ли, Оля, моя жена и моя дочь погибли… в авиакатастрофе…

У Ольги вмиг куда-то провалилось сердце.

– Давно?

– Дочери было десять лет. И сегодня ей могло быть столько, сколько тебе… И её тоже звали… Оля.

Ольга сделала шаг к своему дому, но тут же обернулась, поцеловала Аполлонского в небритую щеку, сказала тихо «спасибо» и быстро направилась к подъезду.

Аполлонский окликнул её.

– Постой, Оля! Давай поступим так… Я тебе даю неделю на раздумье. Поезжай, куда хочешь, развейся. Лучше всего – вон из города. Тебе есть куда поехать?

– Что-нибудь придумаю.

– Ничего с собой не бери. Просто отдыхай. Гуляй, глазей на природу-матушку… А?..

Апрель с разбега окунулся в лето. Уже с первой недели солнце пригревало не на шутку. А к концу, под Пасху, и вовсе установилась жаркая погода, какая в этих местах и в июле бывает не всегда. Земля быстро оправилась от весенней черноты – зацвела, зазеленела, заблагоухала. Потекли по стволам деревьев животворные соки. И вот уже заневестилась вишня, выставила бело-розовые бутоны яблоня, поплыл по садам сиреневый дурман.

Ольга не думала ехать на дачу. Как-то само собой получилось. Она осознала это, уже выходя из автобуса в небольшом посёлке Сенино. До дач оставалось около трёх километров. И хотя асфальт этой весной проложили до самых ворот дачного кооператива, и даже установили на дороге павильоны ожидания на остановках, автобуса почему-то пока не пустили.