И чем дольше я смотрел на этот предмет, тем больше он меня завораживал; и к этой завороженности примешивалось некое странное ощущение тревоги, смутное и необъяснимое. Сперва я решил, что мое волнение вызвано необычным характером тончайшего мастерства, казавшегося потусторонним. Все прочие произведения искусства, какие я видел ранее, либо были созданы в известных традициях культуры той или иной расы или народа, либо представляли собой нарочитые модернистские отклонения от любых узнаваемых норм. Но эта тиара не была ни тем, ни другим. Ее создали в какой-то канонической технике, доведенной до высочайшего уровня совершенства, но эта техника была абсолютно далека от любого – европейского или азиатского, древнего или современного – стиля из тех, что я знал или чьи образцы я видел. Создавалось впечатление, что это филигранное творение мастера из иного мира.

Позже я осознал, что охватившая меня тревога возникла под действием другого, вероятно более мощного, импульса: изобразительных мотивов в причудливых орнаментах тиары, перемежающихся с математической точностью. Эти орнаменты словно намекали на далекие тайны и невообразимые бездны времени и пространства, а монотонно повторяющиеся в рельефных фигурах морские мотивы обрели вдруг почти что зловещую суть. Среди образов угадывались сказочные чудища, причудливо сочетающие жуткое уродство и бесстыдство людей с отчужденной бесчеловечностью рыб и земноводных. Они вызывали у меня некие навязчивые и неприятные псевдовоспоминания, как если бы это были некие таинственные образы, всплывшие из жуткой пучины первобытной памяти. Временами чудилось мне, что рельефные контуры этих нечестивых людей-рыб сочатся ядовитой эссенцией неведомого и беспощадного зла.

Странным контрастом жутковатому виду тиары была ее короткая и прозаичная история, которую мне поведала миссис Тилтон. В 1873 году эту тиару буквально за гроши сдал в ломбард на Стейт-стрит пьяный житель Иннсмута, вскоре после того зарезанный в уличной драке. Историческое общество выкупило ее у хозяина ломбарда и сразу выставило на обозрение, отведя находке видное место в экспозиции. Экспонат снабдили этикеткой, на которой указали местом вероятного изготовления тиары Восточную Индию или Индокитай, хотя эта атрибуция отдавала откровенной произвольностью.

Старая миссис Тилтон, сравнив все возможные гипотезы о происхождении тиары и ее появлении в Новой Англии, была склонна считать, что изделие находилось в пресловутом пиратском кладе, найденном капитаном Овидием Маршем. Справедливость мнения, между прочим, нашла подтверждение в настойчивых предложениях о выкупе тиары за огромные деньги, которые стали поступать Обществу от семейства Маршей, как только те прознали о ее местонахождении. Они неустанно делают их и по сей день, несмотря на решительный отказ Общества расстаться с артефактом. Проводив меня из здания, добрая старушка дала понять, что с пиратской версией происхождения богатства Маршей единодушно согласны далеко не самые глупые жители этого края. В ее же собственном отношении к объятому мглой Иннсмуту – где она сама никогда не бывала – сквозило отвращение к общине, которая в культурном смысле пала ниже некуда. Миссис Тилтон уверила меня, что слухи о распространенном в городе ритуале поклонения морскому черту отчасти подтверждались существованием странного тайного культа, бытующего там и охватившего приверженцев всех канонических вероисповеданий.

Этот культ назывался, по ее словам, «Эзотерическим Орденом Дагона» и без сомнения был вульгаризированным квазиязыческим верованием, занесенным туда с Востока еще в прошлом веке – в ту самую пору, когда рыбные места Иннсмута внезапно оскудели. Его распространение среди малограмотных простолюдинов – дело вполне естественное, если учесть нежданное возвращение рыбного изобилия в иннсмутских водах. Адепты Ордена в самом скорейшем времени стали пользоваться в городе огромным влиянием, полностью вытеснив местных франкмасонов и заняв под свою штаб-квартиру старый масонский храм на площади Нью-Черч-Грин.