ПЕГЬ: Как раз это Шенну и изводило. Он не мог понять, зачем так себя вести. После того Шенна часто ходил на ту же ярмарку продавать башмаки и много времени провел, наблюдая за наперсточниками и надеясь, что хорошенько рассмотрит того, кто говорил с ним в тот день, но не нашел его. Скорее всего, если б нашел, такие скверные речи обидчику даром не прошли бы.

КАТЬ: Очень жаль, что в первый раз это сошло ему с рук.

ПЕГЬ: Слишком неожиданно все это случилось для Шенны. У него не было времени даже подумать, как правильно поступить, в особенности – после, когда он взглянул на наперсточника, а тот уже вовсю занялся своими делами, без всякого интереса к Шенне. В самом деле, вскоре Шенна даже засомневался, что это вообще тот самый человек, который с ним говорил.

КАТЬ: Честное слово, можешь мне поверить, я сама так и думала, что, верно, это был не он.

ПЕГЬ: Ну, хорошенькое ли дело тогда для Шенны бить человека без всякой причины?

КАТЬ: Вот как есть твоя правда.

ПЕГЬ: Долго потом Шенна искал того человека и как раз постановил, что ежели его увидит, то сперва заведет разговор, а уж после, когда признает по речи, тот ли это самый наперсточник, что говорил ему такие слова, он это или не он, вот тогда и определится, бить его или не бить.

НОРА: Ну конечно, Пегь, неправильно было б Шенне его бить, хоть он это сказал, хоть кто другой.

ПЕГЬ: Так и есть, Нора, я и не говорю, что это правильно; я только говорю, что он решил так поступить, не важно, правильно это или нет. Но все равно, Шенне не удалось даже приметить его – ни в родном поселке, ни в окру́ге. Наперсточника и след простыл, и в конце концов Шенна выбросил этот случай из головы.

Закончивши две пары башмаков, хоть Шенна еще и не истратил кожу на первые два фунта, он пошел и взял кожи еще на два фунта, а потом и на четыре. А после взял двоих сапожников на дневную плату, а через какое-то время – еще двоих. Совсем скоро имя Шенны прославилось в родных местах качеством и дешевизной его башмаков, и к нему одному нанимались лучшие умельцы, потому что как раз он лучше всех кормил их и платил им. Именно к нему приходили самые богатые и благородные, чтобы купить башмаки, поскольку его башмаки были из наилучшего материала и ладнее прочих сработаны. Захаживали к нему бедняки, кому недоставало денег на обувку, потому что он давал им щедрые рассрочки надолго. А когда подступало время расплаты и они не платили, Шенна не был с ними жесток. Башмачники, кому не хватало денег на покупку кожи, тоже частенько заглядывали к нему и просили дать им немного взаймы, чтобы работать и зарабатывать, вместо того чтобы праздно сидеть без дела. Никто не опасался, что Шенна кому-нибудь откажет, и многие бедные сапожники, отягощенные большими семьями, остались бы без еды для ребят и без свиньи у дверей[9], если б не Шенна.

Когда Шенна шел на воскресную мессу, или на ярмарку, или на торг продавать башмаки, или в свободный день свой, многие являлись перед ним на дороге и, отведя его в сторону, говорили: «Прости, Шенна… Нашел бы я для тебя те два фунта, да мне не удалось продать свинью». Или: «Понятное дело, Шенна, совестно мне приходить к тебе с разговором, когда я из твоих денег и полпенни еще не собрал, но только сына моего свалил недуг, и тот пролежал целый день да еще двадцать, прежде чем миновала угроза, а мне на это время пришлось нанимать двух сиделок, чтоб за ним смотрели».

И так каждый жаловался ему о своем, но не бывало у Шенны для них другого ответа, кроме как «пустяки», или «такое дело булавки не стоит», или «отдашь в свое время». И, вот как есть, в свое-то время они и отдавали.