– Расскажешь?

Лицо девушки, заметила Зоя, омрачилось.

– О себе? Расскажу… как-нибудь потом. Может, после вам напишу. Не хочется портить такой день! Я лучше вам расскажу про начало нашего с ней знакомства.

Василисе пришлось некоторое время пожить в доме Татьяны Семеновны и Николая Яковлевича Ельцовых.

– Я тогда попала в пиковую ситуацию. И вот привела она нас, меня с дочкой, к себе. Юльке тогда было шесть лет. Николай Яковлевич удивления не выказал, как будто так и надо. Выделили нам комнату, баню истопили, накормили (у меня за душой ни гроша). Татьяна Семеновна сказала – отдыхай и ни о чем не думай, все образуется.

А через несколько дней она сорвалась, запила. Пора ей пришла, так это между ними называется. И вот утром Николаю Яковлевичу на работу уходить (он механиком в автопарке работает), а жена в непотребном виде, и мы такие – чужие люди в доме, невесть откуда на голову свалившиеся. Но он, надо сказать, не о том переживал, что я могу их обокрасть и свалить…

Николай Яковлевич – Николка, Колян, Колюня, Кольша, как звала его жена в зависимости от настроения, утром внес из коридора ночную вазу – зеленого цвета видавший виды эмалированный горшок. Поставил его в супружескую спальню возле двери, туда же отнес пустое старое цинковое ведро, пластмассовый кувшин, полный воды, да кружку. Потом в маленькую кастрюльку отлил из большой пятилитровой кастрюли три черпака супа, отрезал от буханки хлеба четвертинку и отнес туда же. После навесил на дверь спальни амбарный замок (только теперь Василиса обратила внимание на две замочные петли на дверях их спальни). Все – молча.

За дверью в спальне все это время тоже царила чуткая тишина, но, когда щелкнул два раза ключ в замке, из-за двери донеслось жалобное:

– Колюнь, а если я кушать захочу?

– Не помрешь, полагаю, с супом-то.

– Так, а – второе?..

– Это когда тебе второе требовалось при твоем обострении?

– А если мне плохо с сердцем станет?

– Таблетки в тумбочке.

– Фашист проклятый! Всю жизнь с тобой мучаюсь! Загубил мою молодость! Окно разобью и вылезу!

– Давай, действуй! Далеко не уйдешь. Обшоркаешся об стекла, тебя менты всю полосатую в кровище увидят – в кутузку загребут. Подумают, замочила кого по-пьяни.

Потом, поколебавшись, вынул из кармана ключ, положил на тумбочку и сказал ошалевшей Василисе.

– На всякий пожарный, мало ли что… Может, скорую придется… Но, если не по делу отопрешь ее, сразу выгоню.

– А если она будет проситься?

– Не реагируй! Пару-тройку дней под арестом – ей же на пользу.

И ушел. Едва дверь за ним захлопнулась, из спальни раздалось жалобно:

– Васенька, открой, пожалуйста!

– Не могу, тетя Таня! Вы же слышали!..

– Да он просто тебя пугает!

– Нет, не просите! Нельзя вам!

– Да с чего ты решила, что нельзя?

– Так дядя Коля же сказал!

– «Дядя Коля»! Дисциплинированная какая! А кто тебя в дом привел? Ну, тогда я тебя сама выгоню! Как только фашист на волю выпустит!

– Да я и сама уйду! Как дядя Коля вернется, так и уйду сразу. Нашли крайнюю! Разбирайтесь тут сами, – взъярилась Василиса.

– Васенька, прости, ради Бога! Я не то хотела сказать, не обижайся! Пожалей ты меня!

– Да не могу я! – чуть не плакала Василиса. – Дядя Коля вернется, а вас нет!

– Да я же только на часок… на полчасика! До магазина сбегаю, куплю бутылочку и вернусь. Он и не узнает!

Через час слезной мольбы, грубого шантажа и угрозы самоубийством Василиса сдалась. Татьяна Семеновна и правда управилась меньше чем за час. Вернулась заметно повеселевшая, раскрасневшаяся и с явственным алкогольным душком.

– Быстро я? Теперь запирай меня, и я баиньки лягу. И все путем. А фашист пусть радуется!