– Давай, ешь, плюй, стреляй! – сказал он мне.

Я раскусил вишенку… съел кислую мякоть, вытащил косточку… сделал всё так, как папа. Но скользкая косточка выпрыгнула из пальцев и упала на землю.

– Вторая попытка, – сказал папа. – Давай!

…Только пятая косточка полетела к ведру. Не выстрелила, как у папы, но долетела, шлепнула изнутри – и, прилипнув, съехала вниз по стенке.

– Уже хорошо! Ещё разок… – так он подбадривал меня.

Я всосал губами шестую, самую крупную. Надкусил – и чуть не захлебнулся от сока…

– Ой, я её проглотил!

Я быстро обшарил рот языком и плюнул на землю. Слюни были красные. Но косточки не было…

Тогда я засунул в рот палец и стал искать под языком…

– Ты чего делаешь?

– Я вифню ф кофтотькой пфоглотиф! – закричал я, продолжая шуровать во рту пальцем.

Косточки не было ни под языком, ни за щеками… Я попытался засунуть палец ещё глубже, но поперхнулся слюнями и закашлялся.

Мне уже объясняли, что в рот можно брать только то, что едят. Камни твёрдые – их в рот брать нельзя. Даже маленькие.

Если камень поднять с земли и проглотить – он останется в животе, и тогда можно умереть.

Так в детском саду нам рассказывала тётя – врач в белом халате. На кармане её халата было пятно от красных чернил. Круглое и маленькое. Когда она говорила про камушки, я смотрел на это пятно и думал, что он похож на вишенку.

Но ведь косточка – она твёрдая, как маленький камешек.

И я её проглотил.

Наверное, она уже в животе…

Значит, я теперь умру?

Мне стало жалко себя. И я заплакал.

– Ерунда, – сказал папа. – Смотри.

Он взял в рот приготовленную для стрельбы косточку.

– Видишь? Я её съел!

Слёзы брызнули из моих глаз, как у циркового клоуна, которого вчера показывали по бабушкиному телевизору «КВН».

– Зачем? Зачем? – закричал я, размазывая кулаками по щекам слёзы с вишнёвыми соплями. – Теперь она останется в животе. Ты умрёшь!

– Я не умру, – сказал папа. – Косточка в животе не останется. Она сама из меня выйдет.

– Не вы-ы – ыйдет… – выл я. – Она не выпё-вы-ва-еца – а – а…

– Так она же не изо рта выйдет!

– А от-ку-да? – от удивления я перестал выть, но ещё всхлипывал.

– Из попы.

– Как – из попы?

– Как какашки. Как они выходят, так и косточка выйдет.

Было жарко, и папа уже ходил по двору в чёрных сатиновых трусах. Он показал, как выйдет косточка. Провёл пальцем от горла вниз по груди и животу, завернул за спину – и показал на попу.

– Но я ещё не хочу какать.

– Неважно. Она и без какашек может выйти. Одна.

– Когда?

– Да хоть сейчас. Вот смотри.

Папа сложил ладонь горстью и засунул её сзади в трусы. Он стоял, немного оттопырив попу, и смотрел куда-то вверх. Словно прислушивался к себе изнутри.

Я перестал плакать и зачарованно смотрел на него.

На жаре слёзы мои уже высохли и стягивали щёки.

Папа вздрогнул, икнул – и вытащил руку из трусов.

Кулак его был сжат. Он медленно раскрыл пальцы.

На его ладони лежала вишнёвая косточка!

Она была светлая и чистая, как будто её отчистили от мякоти и сварили.

Я наклонился к папиной ладони, чтобы получше её рас – смотреть…

И машинально понюхал косточку.

Она… она ничем не пахла.

Как и ладонь.

– Видишь, – сказал папа, – она сама вышла. Выскользнула – чистенькая!

– А моя где сейчас? – спросил я. – А ты проверь.

Я быстро сунул руку в трусы и прижал горсть между половинками попы.

– Поищи, поищи…

Я даже пальцами пошевелил. Но там… было пусто и сухо.

– Там ничего нет.

– Значит, ещё не вышла. Ты, когда стрелял косточкой, у тебя сразу получилось?

– Н-нет…

– Вот ты, когда стрелял, то пальцами косточку сжимал?

– Да… – Вот и животом надо ей помогать.

– А ты ещё раз показать можешь?

– Пажжалста!

Отец раскрыл широко рот. Высунул язык. Положил на него вишенку… Он делал всё, наклонившись ко мне, не торопясь. Так, чтобы я всё хорошо рассмотрел.