Падаем в сугроб навзничь. Глядя в небо, ловим снежинки ресницами и губами. Пар изо рта плавит их на лету.

Бабушка стучит в заснеженное окно.

– Петя! Алёша! А ну – ка, встаньте со снега!

Но куда там! Мы вскакиваем и снова падаем. Загребаем горстями и бросаем вверх – получается метель.

Лепим снежки. Швыряем друг в друга. Они рассыпаются на лету – снег ещё рыхлый. Овчарка Аза вместе с нами ныряет в сугробы. Ловит пастью снежки.

Выходит дед – расчищать от снега дорожки. В телогрейке и овчиной безрукавке, в каракулевой шапке – папахе, которую он носит как пилотку. Дед работает фанерной лопатой, и скоро вокруг дорожек вырастают сугробы – брустверы…

Темнеет внезапно и почти мгновенно.

Синие сумерки… Тёплый домашний свет золотыми квадратами ложится на снег под окнами.

Мокрые варежки уже не греют, не гнутся – хрустят. Мы дышим на них – но снег не тает. Его не отодрать даже зубами.

Но мы грызём.

На языке надолго остаётся колючий вкус мокрой шерсти и хрусткого льда!

Снег набился везде. В рукава, в ботинки, за шиворот. Одежда на спине и локтях, на коленях и попе промокла насквозь.

Дед заканчивает дворницкую работу, обивает снег, налипший на лопату…

Всё… Нас загоняют домой.

Азка крутит головой, хлопает ушами. Отряхивает снежную пыль из – под шерсти и, пригнувшись, лезет через низкую дверь в свой домик.

Большую деревянную будку Азки дед обил изнутри войлоком и картоном. Из старого драпового пальто и одеяла смастерил матрасик. Когда Азка забралась в будку обновлять жилье – через лаз было видно, как уютно она свернулась калачиком. Но эту морозную ночь ей предстоит терпеть до утра. Из всех собачьих сил. Охранять двор – её работа. Только утром, когда загорится свет в хозяйских окнах, ей дадут погреться.

Двор пустеет. Стучу ботинками, отряхиваюсь перед нашим крыльцом. Под карнизом замёрзшие горлинки сидят вплотную – одна к другой – и подозрительно смотрят на меня.

Снег всё падает, падает, падает…

Дома меня накормили и уложили спать.

Погасили свет в комнате – оставили только настольную лампу – грибок. Мама лежит… что-то читает… Отец крутит ручку довоенного лампового «Сименса». Уютно мерцает шкала с именами городов.

Сквозь всхлипы настройки и треск глушилок – мелодия позывных и голос диктора: «Слушайте радиостанцию Дойче Велле…»

Понимаю – будут читать «Архипелаг Гулаг»…

…Когда родители заснули, я босиком, на цыпочках подбегаю к окну. Всё не могу наглядеться на снегопад. Не могу поверить…

Кто же? Кто исполнил моё заветное желание?

На другом конце двора, через снеженные ветви – золотое бабушкино окно.

Но вот и оно гаснет. Всем пора спать.

Сливовое дерево превратилась в огромное пушистое чудище. Беседка виноградника – в искрящийся снежный ковёр – самолёт. Пришло их время сиять в ночи.

«Только бы не растаяло к утру», – подумал я, засыпая…

Я открыл глаза от радости.

И не сразу понял – откуда она?

Было очень рано – но необыкновенно светло. И ещё не глянув в окно, я вспомнил, что произошло вчера.

Первый снег – зима пришла!

К утру я подмёрз. Обычно бок мой греет стенка, за которой – печка. За ночь уголь прогорел – стена остыла, и прижиматься к ней стало бесполезно. Родители похрапывали на разложенном диване. Мама – под ватным одеялом. Отец выставил ноги из – под своего тоненького – ему всегда жарко.

«Встал первым – иди за углём, это морской закон!» – так говорит папа Марк. Встаю босиком, в трусах и майке. Надеваю отцовские шлёпанцы, накидываю его куртку, подхожу к входной двери. Аска уже за ней и робко скребёт когтями.

– Хозяин, п – п – пусти, б – б – больше н – н – не могу!

Дворовая собака может войти в дом только с разрешения хозяина – это Азка усвоила с щенячьего возраста. О том, что никакой я не хозяин, она, конечно, знает. Но тут мы оба делаем вид, что всё по правилам. Осторожно, стараясь не шуметь, приоткрываю дверь.