Это было невыносимо больно… но в то же время прекрасно! С такой травмой, как у меня, человек физически не может корчиться и извиваться, словно угорь на раскаленной сковородке. А мое тело исполняло это с азартом, и я чувствовал боль каждой клеткой своего тела!

Чувствовал!

Боль!

Что может быть прекраснее на свете после того, как тебе озвучили приговор, который в миллион раз страшнее смертного?

Наконец я с хрипом, слезами и соплями втянул в себя нехилую порцию воздуха, тут же выдохнул ее вместе со сгустком мокроты, скопившейся в легких, – и душевно так блеванул в сторону Макаренко. Однако Андрей очень точно и профессионально ушел от моего извержения, обильно залепившего экран какой-то медицинской машины, датчики которой были подключены ко мне в изобилии.

Впрочем, в них уже не было надобности. Мое тело, приговоренное к неподвижности, ожило, и сейчас его трясло, словно в лихорадке. Но я ощущал его так же, как и прежде, – и наплевать, что меня колотит озноб, будто я только что вылез из холодильника. Бывало и намного хуже – например, несколько минут назад, когда хотелось только одного: чтоб Андрей вытащил свой пистолет из кобуры и выполнил свое обещание.

А теперь по мере того, как озноб потихоньку сходил на нет, в брюхе у меня зарождалось знакомое каждому сталкеру тянущее ощущение, которое возникает, когда не пожрешь пару суток. Нет, примерно трое. Хотя, пожалуй, где-то с неделю.

– Эффект замечательный, – сказал Макаренко, бросив взгляд на часы. – От инъекции до полного восстановления три с половиной минуты вместо прогнозируемых двенадцати, что подтверждает выводы ученых Института, хорошенько тебя исследовавших, пока ты был в отключке.

– И… что за выводы? – проговорил я, постукивая зубами: дрожь еще не до конца покинула мое тело.

– Ты скорее мутант, чем человек, – отозвался Макаренко. – Впрочем, для этого вывода достаточно обычного рентгеновского исследования – у обычного человека вряд ли приживутся металлическая пластина на груди, нож в правой руке, похожая на червя неведомая тварь в левой и совершенно непонятная светящаяся субстанция в области сердца, похожая на осколок артефакта. Впрочем, время бесед прошло, сталкер. Пора приступать к заданию, так как времени на его выполнение у тебя осталось меньше суток. Стимуляторы тебе не потребуются, «марганцовка» даст энергии покруче любого из них. Про то, что следует поторопиться, повторять не буду. Экипировку получишь на первом этаже, поешь в машине – судя по твоим голодным глазам, ты сейчас не прочь откусить мне руку и сожрать ее вместе с костями.

Со времени моего последнего посещения Институт аномальных зон изрядно изменился. Теперь он еще больше напоминал неприступную крепость: две автоматические пушки 2А42 на крыше, пулеметы на вышках, бетонный трехметровый забор со спиралью Бруно, натянутой поверху, четыре БТР-80, которые, словно огромные сторожевые собаки, замерли в разных углах периметра. Ну и, само собой, вооруженные парные патрули, обходящие территорию Института, которых я с ходу насчитал минимум пять.

Выйдя наружу, мы с Макаренко загрузились в УАЗ, подогнанный водителем в форме без знаков различия и с лицом, словно вырубленным из камня. Я закинул на переднее сиденье объемный рюкзак и автомат, которыми меня снабдили на местном складе вместе с полным комплектом униформы, после чего мы с Андреем расположились на заднем сиденье.

При этом, помимо всего прочего, я прихватил с собой килограммовую банку тушенки, армейский сухпай и найденный на складе советский «ложковил» – складной нож, снабженный ложкой и вилкой и при этом разделяемый на три части. Удобная штука, когда жрать хочешь, точно стадо оголодавших пираний, и готов точить все что угодно, даже обивку сидений УАЗа. Правда, сейчас у меня была лучшая альтернатива, и я, разложив еду прямо на картонной упаковке сухпая, как на столе, молотил в три горла, чавкая и захлебываясь обильными слюнями.