– Катя! – Щёки Кости заалели, но было заметно, как приятна ему такая забота.

Маша сдержалась, чтобы не прыснуть от смеха, но затем вежливо ответила:

– Разумеется, Катя! Я только хотела переодеться.

– Я подожду внизу. И фартук вам дам. – Катя закрыла дверь, а Маша в беззвучном хохоте несильно ударила Костю кулачком по груди.

– Цапельский, серьёзно? Будешь сейчас возлежать перед обедом? Только попробуй эти свои барские привычки в город привезти!

Вытолкав Костю за дверь, Маша быстро переоделась и спустилась вниз.

…– Этот стол стоит на веранде уже много лет, – Катя провела рукой по дубовой столешнице, покрытой лаком. – За ним такие люди сидели, что… – покачала головой. – От одних фамилий голова кружится! А ведь я их в лицо видела, разговаривала. Художники, музыканты, певцы, профессора и академики. Николай Августович Цапельский, упокой господь его душу, – Катя перекрестилась, – такой замечательный человек был! Талантливый, умный, широкой души… А какой красавец! Костик весь в него – высокий, статный… Николай Августович души в нём не чаял. Ах, какой же он был замечательный! Вся душа его в этих картинах – светлая, тонкая… Глыба, а не человек, вулкан идей…

На веранде было хорошо. Резные деревянные решётки спасали от солнечных лучей, пробирающихся даже сквозь кроны деревьев, и отбрасывали спасительную тень на натёртый до блеска дощатый пол. Маша помогла раскинуть белоснежную скатерть, украшенную по углам вензелями из ручного кружева, и расправила её на углах, любуясь тончайшими переплетениями узора.

– Кого это ты, Катюша, нахваливаешь? – вошла утренняя незнакомка. Сейчас на ней была светлая хлопковая блузка, застёгнутая под горло, длинная юбка, и всё та же коса, обёрнутая вокруг головы.

– Папеньку вашего поминаю, – Катя сложила руки на груди и внимательно оглядела поверхность скатерти.

– Вы – Серафима Николаевна? – Маша постаралась, чтобы её голос не дрожал. – Вы извините меня, я не успела сказать тогда, кто я… А вы уже ушли… Я Маша, – она решила пропустить фразу о том, кем приходится Косте, и продолжила уже совсем просто, – приехала с Костиком на несколько дней. Никогда не была в Николаевском, но много слышала об этом месте. Здесь чудесно!

Серафима обошла стол и приблизилась к Маше. Встала, склонив голову к плечу, чем сразу же напомнила курицу, которых у Машиной матери водилось с десяток. Глаза у Костиной тётки были такие же круглые, чуть на выкате, как у старухи Цапельской, какого-то застиранного голубого цвета. Просто удивительно, что Костик такой красавчик. Как Катя говорит – в деда пошёл. Тётка же оказалась точной копией Софьи Дмитриевны. Впрочем, по молодости такие вот девушки отличаются как раз удивительной способностью нравиться из-за своей почти прозрачной хрупкой красоты.

– Здравствуйте, Маша. – Серафима поправила причёску, быстро пробежавшись вдоль переплетённых жгутов из седых волос, и произнесла, обращаясь, по-видимому, к ней же. – Я помню ещё те времена, когда девушки встречались с молодыми людьми только в присутствии взрослых. Упаси Господь было оказаться в двусмысленной ситуации и, тем более, так явно охмурять мужчину. Впрочем, так было не везде, конечно. Но в нашей семье и в обществе было принято сначала знакомиться, а потом общаться с одобрения близких. Нынче всё смешалось, не осталось никаких принципов! – Серафима скорбно поджала вялый рот.

Маша бросила напряжённый взгляд в сторону Кати, но домоправительница увлечённо бегала туда-сюда в гостиную и обратно, не мешая им общаться.

– Вам было бы полезно, Машенька, почитать что-нибудь о нормах морали. В подобных книгах очень много важного и нужного для таких, как вы… – твёрдым голосом продолжила Серафима.