Лежа в неглубокой воронке, образовавшейся после падения бомбы, вдруг почувствовал: кто-то вполз и лёг рядом со мной. Повернул голову и увидел нашу санитарку Веру. Прижавшись ко мне, конвульсивно вздрагивая, пыталась что-то сказать, но гул не давал возможности расслышать.

– Ты чего сюда забралась?

Она не поняла или не услышала.

– Ты зачем здесь? – крикнул ей в ухо.

Обняв меня за голову, приблизив лицо к моему, ответила:

– За ранеными.

«За ранеными? – подумал я. – Здесь только убитые». Да и чем она могла помочь раненому под убийственным огнём немцев?

В нашей части Вера появилась недели за две до наступления; худенькая, невысокого роста, чернобровая, миловидная, с на редкость приветливым и добрым лицом, она мгновенно завоевала симпатии солдат и офицеров. Женщин в полку было немного: врачи, медсёстры, санитарки, связистки, писаря – они пользовались благосклонностью офицеров, называли их за глаза «походными женами», поэтому солдаты относились к ним с издевкой, кое-кто и брезгливо, тем более что солдатам подступиться к ним было нельзя.

Вера оказалась весёлой, общительной, неплохо пела, отлично танцевала русскую, ухарский матросский танец, была остра на язык и за словом в карман не лезла. Дня через три пошла среди солдат про неё плохая слава. Слышал разговор о ней, поддакнул и даже обсуждал появление Веры в части. Два или три раза пришлось обращаться в медсанбат, там и увидел её первый раз. Сейчас уже не помню почему, но пришлось говорить с ней и назвать свою фамилию и имя – вот и всё моё знакомство.

А имя её уже трепалось в похабных разговорах, выдуманных историях; называли то одного, то другого офицера, сожительствующего с ней, и всегда имя её произносилось с приклеенной характеристикой.

Лежим в воронке, и я рад, что не один. Вера прижалась ко мне, за мою шею держится рукой, дрожит, а пулемётные очереди то спереди, то сзади, бьют по нам, но не попадают.

Сняла Вера руку с моей шеи и вдруг быстро-быстро несколько раз перекрестилась мелкими крестными знамениями и что-то шепчет. Дрожать перестала и успокоилась.

– Слушай, Сергей! Я поползу к ДОТу! Уничтожить, подавить его надо, смотри, сколько наших положили. Бог мне поможет!

Всю войну ни разу, даже мысленно, не крестился – вырос в верующей семье, многому был научен, а о Боге никогда не вспомнил, а здесь девчонка-санитарка с отвратительной кличкой вдруг о Боге говорит, крестится, на Бога надеется и хочет к ДОТу ползти. Посмотрел на неё внимательно и вижу – в другой руке держит связку гранат. Прижал Веру рукой к земле, взял свои и её гранаты, неожиданно для самого себя перекрестился несколько раз и вдруг вспомнил всё до мельчайших подробностей, чему учил отец, и громко сказал:

– Господи, помоги и спаси, не остави нас, грешных, – и опять перекрестился.

Вера внимательно посмотрела на меня, перекрестила, крепко обняла за голову, поцеловала и сказала:

– С тобой поползу, наших много побило.

– Лежи и не вылезай из воронки!

Она погладила меня по лицу, перекрестила. Не слышу, а только почувствовал, сказала: «С Богом, Сергий!»

Всё это происходило на поле боя, словно не было ожесточённого артиллерийского огня, воя мин, взрывов, пулемётных очередей.

Близость Веры, крестное знамение её и моё, словно соединили, вдохнули силы, бодрость, бесстрашие. Голова чётко работала, понимая происходящее. Осторожно выполз из воронки и пополз к ДОТу. Мешал автомат, мешали связки гранат, но я полз, работая руками, ногами, извиваясь, словно уж, и достиг новой воронки. Осмотрелся, сколько позволяла обстановка, наметил направление и пополз.

Стрельба затихла, немцы молчали, атака, казалось, заглохла. Немецкий пулемётчик заметил меня, дал несколько очередей и загнал в новую воронку. Время тянулось медленно, возможно, прошло полчаса, а может быть, час; вылезти из воронки не мог, чуть двигался, немец давал очередь, пули ложились почти у самой головы.