В комнату вошла Берта Гольдблат. Генрих окинул ее взглядом, заметил:

– О! Тебе идет черное!

Девушка, делая вид, что не придает значения этим словам, или действительно пренебрегая ими, осторожно и нежно притронувшись длинными, тонкими пальцами к плечу Генриха, сказала:

– У папы сердечный приступ. Он просит извинить, что не мог навестить тебя. – И, снимая черные перчатки, сообщила: – Мне предложили выступить в Москве с концертной программой, но я отказалась. – Она опустила глаза, как бы объясняя, почему отказалась: – У тебя такое горе, Генрих!..

Генрих дернул плечом.

– Евреи – в Москву! Немцы – в Берлин! – Оглянулся на Вайса, показав глазами на Берту, спросил: – Любуешься, верно? Ей идет черное! Но в Берлине ты не увидишь еврейки, которая носила бы траур по немцу.

Берта гордо вскинула голову.

– В Берлине вы также не увидите немку, которая носила бы траур по евреям, которых там убивают…

– Фашисты, – добавил Вайс.

– Давайте лучше выпьем, – примирительно предложил Генрих и, наливая вино в бокалы, озабоченно сказал: – Я очень огорчен болезнью твоего отца, Берта. Но у меня к нему неотложная просьба, которую он, как честный человек, несомненно бы выполнил. Поэтому я обращаюсь с той же просьбой к тебе. У вас в доме есть некоторые бумаги, касающиеся работ моего отца. Я прошу, чтобы мне их вернули, хотелось бы получить их сегодня же.

– Но твой отец работал вместе с моим. Как я могу без помощи папы отличить, какие именно бумаги принадлежат твоему отцу?

– Это тебе посоветовал… Функ? – спросил Вайс у Генриха.

Генрих замялся. Он никогда не лгал. Произнес уклончиво:

– Разве я не могу настаивать, чтобы все, что принадлежало отцу, было возвращено мне, как наследнику?

– А мне кажется, на этом настаивает Функ, – сказал Вайс.

Генрих бросил гневный взгляд на Иоганна, но тот, ничуть не смущаясь, объяснил:

– Господин крейслейтер обязан в какой-то степени заниматься всеми делами здешних немцев – это естественно. – И предложил: – Если хочешь, я помогу фрейлейн Берте разобраться в бумагах. Я хорошо знаю почерк твоего отца, кроме того, он поручал мне незначительные чертежные работы.

– Да, пожалуйста, – согласился Генрих.

Берта вздохнула с облегчением:

– Будет лучше всего, если Иоганн мне поможет.

Раздался телефонный звонок. Вайс снял трубку; подавая ее Генриху, сказал:

– Профессор Гольдблат.

– Да, – сказал Генрих, – я вас слушаю… Да, я разрешил крейслейтеру войти в курс всех дел по наследству. Но послушайте… Да выслушайте меня!.. – Он с растерянным видом повернулся к гостям…

Берта, побледнев, поднялась с кресла. Вайс, с чрезмерным вниманием разглядывая свои новенькие ботинки, пробормотал:

– А мне казалось, что покойный господин Шварцкопф никогда не выражал ни дружеских чувств, ни особого доверия к Функу и был бы очень удивлен, узнав, что тот проявил такую заботу о его работах.

Берта сказала дрожащим, срывающимся голосом:

– Я очень сожалею, Генрих. Очень. Я должна идти. – Холодно кивнула и вышла из комнаты.

– Проводи, – попросил Генрих.

Вайс вышел вслед за Бертой. Она шла молча, быстро.

– Что с ним? – спросила она, не поворачивая головы к Вайсу.

Тот пожал плечами.

– Его окружают сейчас те, кого не очень-то жаловал Рудольф Шварцкопф.

– Но ведь невозможно так сразу стать совсем другим.

– Вы его любите?

– Да, мне нравится Генрих. Но я никогда не была в него влюблена.

– А он?

– Вы знаете его лучше, чем я. Вы извините, но я возьму такси. Я уверена, у отца обыск. Там какие-то люди из немецкого объединения. Это может убить его.

– А почему бы вам немедля не обратиться к властям? Ну хотя бы для того, чтобы были свидетели?