В этот вечер у нас был первый настоящий охотничий ужин. Сварив полную кастрюлю мяса, пировали, оживлённо беседуя на самые разные темы. Намолчавшись за день, Лукса донимал меня вопросами. Во всём он пытался докопаться до самой сути и нередко ставил меня в тупик:

– Камиль, солнце у нас одно, но почему утром оно холодное, а днём горячее и светит так сильно, что смотреть больно?

Или же спрашивал:

– Отчего каменеют рога? Они же вырастают мягкими, и траву олень ест мягкую, а к гону рога каменеют.

Я, используя книжные познания, как мог, разъяснял:

– Верно, молодые рога мягкие и пронизаны массой кровеносных сосудов, сверху покрыты кожицей с густой бархатистой шёрсткой.

– От мошки защищает, – вставил Лукса.

– Когда панты вырастают в полную величину, в них происходит отложение солей. Проще говоря – окостенение. Начинается оно с кончиков рогов и постепенно опускается всё ниже. Не случайно в это время быки особенно часто посещают солонцы: организм требует соли. Когда этот процесс завершается, покрывающая рога шкурка отмирает, и, как ты сам рассказывал, олени трутся рогами о деревья, чтобы счистить её.

– Понятно. А вот скажи: кто из зверей самый крепкий на рану?

– Лукса, это нечестно. Ты мне об этом ещё не рассказывал.

– Ишь как вывернулся! Тогда слушай. Самый крепкий лось будет. Самый слабый —

изюбрь. Медведь и кабан между ними. Раненый лось силы бережёт, от охотника уходит не больно быстро. В сопку идёт не прямо, а, как река, петляет. Изюбрь – дурак. Горяч. Раненный, прыжками уходит и всегда вверх. На рану совсем слабый – даже с «мелкашки» завалить можно. У меня раз так было: собака загнала изюбря на отстой *. Смотрю, ничего не вижу: ветки мешают. Стрельнул, да в спешке не переключил с «мелкашки» на «жакан»*. Слышу: копыта по камням защёлкали. Обида взяла: уходит рогач, ёлка-моталка. Бросился за ним, а изюбрь сам навстречу. Не успел второй раз стрельнуть, как он грохнулся на камни мёртвый. Совсем слабый на рану.

– Лукса, расскажи ещё что-нибудь.

– Это можно, – оживился промысловик и, прихлёбывая чай, допоздна рассказывал не только о случаях из охотничьей жизни, но и о повадках зверей, особенностях их промысла.

Под конец я не утерпел и задал давно беспокоивший меня вопрос:

– Лукса, а ты не боишься, что тигр или волки могут напасть?

– Чего бояться? Зверь не глупый. Он человека уважает.

– Но случается же, что хищные звери нападают на человека.

– Сказки это. Если зверя не трогать, он не нападёт. Что, колонок или норка опасные звери? Но и они, если бежать некуда, могут наброситься на тебя. Однако один хуза́ 4 в тайге всё же есть – шатун. Очень ненадёжный зверь, ёлка-моталка. Он может напасть.

* * *

В лесу после ночного снегопада следов нет. Только снежные «бомбы», сорвавшиеся с ветвей, успели кое-где продырявить пухлое одеяло.

Разошлись рано, хотя можно было и не ходить: капканы лучше ставить на второй-третий день после снегопада. За это время зверьки наследят, и сразу видно, где их излюбленные проходы, а где случайный след.

В ловушках привычная добыча – мыши. У одного шалашика с приманкой норка пробежала прямо возле входа, но в него даже не заглянула – сытая. В тайге нынче все благоденствуют. Бедствуют одни охотники.

Лукса весь день гонял косуль. Дважды удавалось приблизиться на выстрел, но оба раза пуля рикошетила о промёрзший подлесок.

– На косулю хорошо с собакой ходить, – оправдывался промысловик, – она под собакой круг делает и на то же место выбегает. Тут её и бей.

– Что ж ты Пирата с собой не берёшь?

– В этом деле он не помощник. Как встретит новый след, отвлекается и уходит по нему до следующего.