И вот теперь спокойно и безгласно

Голландца своего встречаешь ты.

Он знает, только дева, воскрешая,

Вернет его на землю в этот час,

И он пришел, и буря там большая,

И он зовет, и проступает в нас

И боль, и нежность, хриплый голос рядом,

И встрепенулась, и за ним пошла,

Прекрасна, грациозна, как наяда,

Как нимфа и легка, и весела.

Там воет зверь, о буре возвещая,

Хохочет дева, пригубив вина.

И капитан глядит в глаза и знает:

Все в мире вздор, спасет она одна.

Не отражался в зеркале, не мог

Оставить след в душе моей усталой,

И все же на одной из тех дорог,

Неведомых путей меня оставил,

Сначала изнывала от тоски,

Потом от дикой радости кружилась,

И только крылья, словно две руки,

Бессильная, беспомощно сложила.

И вот тогда в потоке бытия,

В какой-то странной бездне пониманья,

Еще металась рядом тень моя,

Ждала его покоя и вниманья.

Не дождалась, и в том тумане дней,

Пустых и милых и душе и взору,

Опять явился он среди теней,

Не отражаясь в зеркале, с укором

Смотрел куда-то, видел только тьму,

Была расплата так тогда сурова,

И я ушла от этих грез к нему,

Истерзанная, я металась снова,

За миг до страшной гибели могла

Взлететь и кануть где-то в миг печали.

И только там еще колокола,

Его пророка в ранний час встречали.

И кто-то хохотал и пил вино,

Тюрьма и море было по колено,

Но он ушел, от ярости хмельной,

И все твердил, что будет неизменно

В моей судьбе являться в грозный час,

Искать ответа, не задав вопроса,

О, как сердца усталые стучат,

Какая блажь пред ним казаться взрослой.

– Свободна, Фауст, свой построив мир,

Ты не отыщешь больше Маргариты,

Не отразился в зеркале, пред ним,

Пасуют все пророки, и забыты

Какие-то законы бытия,

Срывает ветер листья, и в экстазе

Опять замру пред этой бездной я,

И буду смысл искать в судьбе и фразе….

Портрет мужчины, мрак и холод снов,

И тихая печаль моей отрады,

Пусть затерялся где-то средь миров,

Пусть он блуждает в вихре звездопада

Наплывала тень, догорал камин.

Н. Гумилев

И там на берегу сливались тени

В одном порыве страсти и тоски.

И перед ними отступило время.

И были души призрачно легки.

И что она ему тогда сказала,

Что он ответил? – не узнать теперь.

И только чайка белая упала

В пучину моря, и среди потерь

И страшных гроз потом вдали ночами

Она все эту чайку вспоминала,

Звала его. А он не отвечает.

И даже жизни показалось мало

На то, чтоб море грозное оставить,

Остаться в тихой гавани скучать.

И снова страсти этим миром правят,

И эта чайка снится ей опять.

Уже давно в живых его не стало,

Мир странно изменился в этот час,

Когда седая женщина рыдала

О юности, о страсти, и у нас

Слов утешенья больше не хватало.

Не помогли прекрасные стихи.

Во сне она над морем тем летала,

И все шептала: – Ты меня прости.

И тень его застыла у камина.

Согреться не могла, сгореть не смела,

– Да, это был единственный мужчина-

Она призналась вдруг и онемела.

И перед ними отступило время.

И были души призрачно легки.

И там на берегу сливались тени

В одном порыве страсти и тоски

Как критики злы, нет сердиты,

Отправив в сердцах их к чертям,

Набоков сжигает «Лолиту»,

Предавшись забытым страстям.

Жена улыбается рядом:

– Ну что ты, мой ангел, оставь.

Да ну их, какая отрада,

И сам, мой родной, не лукавь….

И все-таки зло и сердито,

Отставив о милости бред,

Набоков сжигает «Лолиту»,

И знает прощения нет.

И все, что в запале забыто,

И больше вернутся невмочь,

В камине сгорает Лолита,

На мир надвигается ночь…

Герой, он не автор, пустое,

Они никогда не поймут,

Огонь все горит за спиною.

А критики спят или пьют