– Давайте-ка для начала вы расскажете мне о женихах поподробней. Начнем с первого.

С минуту Татьяна обдумывала слова маркиза.

– Первого я не любила, но честь семьи… сами понимаете, – девушка помолчала, потерла пальцем край козетки и взглянула на маркиза. – Как вы уже знаете, он появился у нас на набережной, когда мне было семнадцать, в марте восемьсот девятого…

– А у вас, я так понимаю, уже был… дружок?

Татьяна поначалу вспыхнула возмущенным румянцем, но тут же улыбнулась.

– Был. Леонид Саликов, констапель с Флотской слободы. Я с ним, прямо скажем, нос в нос столкнулась в хлебопекарне, здесь, у провиантских магазинов. В женихи он не подходил, молодым офицерам жениться не положено, но ухажером был весьма настойчивым. В праздничные дни всегда на Невский меня зазывал, весь при парадном мундире, с новыми эполетами…

– Понимаю, сударыня… Так что же Гаврила?

– Приехал он к нам без уведомления, но папенька, хоть счастлив и не был, впустил его в дом и на требование выдать меня замуж согласился.

– Почему он не был счастлив?

– Он надеялся меня здесь за вельможное лицо выдать или за военного.

– Ах, вот как. Купец до мозга костей… Продолжайте.

– Много времени он у нас в доме не проводил. Все по городу ходил, возвращался поздно. Как мне показалось, я его совершенно не интересовала.

– Так он с вами… там, под Вышгородом… не дружил? Не общался?

– По старинке жениху не следовало видеть невесту аж до самой свадьбы.

От такого ответа маркиз вдруг рассмеялся. Как-то не по-доброму звучал его смех, и он, овладев собой, печально промолвил:

– В мою женитьбу отец венчал меня с девушкой, которую я увидел только после свадьбы, сняв с нее брачную фату у постели…

– Ох… Каково, а?

– М-да, весело… Прошу вас, продолжайте.

Татьяна глотнула коньяку и глянула на собеседника. Схожесть в судьбе их сближала.

– Гаврила, что и говорить, был человеком с деловой хваткой. Каждый раз под конец дня приезжал с кипой бумаг, писал, подсчитывал, работал, но все как-то обособленно держался. Пару раз в его покои приезжал чиновник, судя по мундиру, фельдъегерь.

– Вы прекрасно в формах разбираетесь!

– В военном городе живем, сударь, – Татьяна порозовела и отставила свой бокал.

– А где были покои Гаврилы?

– Над вашими. Приемная, гостиная, кабинет и спальня.

– А бумаги его остались?

– После гибели Гаврилы все его вещи отправили к нему домой, а бумаги папенька велел в сундук сложить и во дворе оставить, в дровяном складе.

– Так, так. Могу ли на них взглянуть?

– Извольте, только вряд ли там что осталось из нужного. Папенька в них долго возился, а ди Брю рассказывал, что ему все утро камин чистить пришлось… столько бумаги сжег.

– Ди Брю видел кипы сожженных бумаг? Ах, вот оно что. А по какому именно поводу ваш отец с ним поссорился?

– Точно сказать не могу, но мне думается, что из-за заводиков, стекольного и кирпичного. Гаврила говорил, что на ремонт стен батенька его собственными средствами обходился, что папенька мой не помогал, а только свою часть дохода забирал, – при этих словах Татьяна сделала паузу. Она что-то обдумывала или вспоминала. – Да, Гаврила требовал заводик в полное владение ему отдать или перекупить хотел. Еще говорил, мол, раз семьей с его дочерью обзаводиться собирается, то бишь со мной, то для папеньки будет честью такой подарок нам сделать.

– Так, а к какому рангу, то есть к купеческой гильдии, относился Гаврила?

– Ко второй.

– Так, так. А отец его был в первой?

– Разве это имеет отношение к его смерти?

Де Конн хмыкнул, отставил свой бокал, встал и прошелся по гостиной.

– Возможно, нет, но… Объединение или подъем капитала могли выдвинуть Гаврилу к первой гильдии, которая открывает путь к кяхтинской торговле