Его хищные глаза, такие были у всех, кто обладал деловой хваткой, осматривали меня всего с ног до головы, словно пытались найти легкий намек на брак проданного товара, на недовольство с моей стороны, но ничего из этого не было и не будет. Лишь отполированный, поддержанный товар.

– У меня было много хозяев, – и поднялся на ноги, следом за господином. – Наверное, вы слышали об этом.

– И правда, бастар санс абри[1], – бросил он и, резко развернувшись, направился к выходу из душного клуба, принимая трость из рук стоящего позади. – Помоги ему.

– Хорошо, господин, – ответил тот.

Меня резко подхватили за руку и помогли аккуратно встать, поддерживая, пока сознание пыталось совладать с поменявшейся картинкой. И, не желая заставлять господина ждать, я сделал маленький шаг, как только картинка перед глазами начала проясняться, но меня довольно сильно осадили, а голос над самым ухом произнес:

– Не торопись, еще успеешь. Приди в сознание сначала.

Голос был слишком юный, но уже с такой какой–то болезненной хрипотцой и усмешкой, словно его забавляло мое странное рвение скорей пойти, хотя со стороны это выглядело довольно комично. Я медленно перевел взгляд на вынужденного помощника. И правда, юнец. Простецки, но чистоплотно одетый, сильный, статный, но явно невысокого происхождения.

– Не смотри так на меня, – засмеялся он.

И я молчаливо отвел взгляд, как и было сказано, отмечая, что картинка все–таки выровнялась, и сделал более уверенный шаг, все также держась за него. Он неспешно вывел меня из клуба, и я по–доброму бросил бугаю краткое прощание, на которое тот не обратил даже внимания, просто швырнув в руки юнца мои вещи.

– Спасибо, дружище, – бросил я в ответ и направился к кэбу, где нас и ждал новый хозяин.

Его не было видно, он скрылся в тени крыши кэба, залезть в которой было непросто не то что калеке, но и абсолютно здоровому мужчине в самой удобной одежде. Сколько я наслушался от хозяев притязаний насчет этой ступеньки и маленькой дверцы, что казалось, это не они разъезжали в кэбах целыми днями, а я. Юнец уселся рядом с господином, помогая мне улечься на пол кареты. Хотя кому я вру, я же обещал писать правду и только правду. Этот юнец истолкал меня всего, чтобы, не дай Боже, моя потная рука или капелька крови как–то столкнулись с начищенным до блеска ботинком господина.

Кэб тронулся, и под цокот копыт, в раскачивающейся и скрипящей на щебне, а после и брусчатке карете, я, наконец, дал волю мыслям. Прохлада воздуха, ночная темнота, нарушаемая лишь скоплением звезд, воем пьянчуг и даже руганью какой–то визгливой бабы, помогли прийти к принятию того, что это снова случилось. Что ж, теперь снова все поменяется. Только привыкнешь к новым правилам, как снова продают, отдают в чьи–то руки. Вот тебя снова везут куда–то, представят каким–нибудь именем, пояснят на словах, для чего купили и все. Вертись, живи, как хочешь, нам плевать, да и вообще твое мнение нам не интересно. Привык уже, что никто никогда не считался с мнением рабов.

Да, раб, самый настоящий раб. Продавали за какие–то копейки, когда больше не приносил необходимой прибыли, которая была нужна. Кому? Да кому придется.

– Как зовут? – голос господина и правда был внушительным, таким громким, четким, пробирающим до дрожи.

– Не помню, господин.

– Врать удумал? – в этой фразе не было ни угрозы, ни раздражение, лишь полное равнодушие.

– Нет, господин. Меня называли разными именами. Я был и Чарли, и Джорджем, и Хьюбертом, и Уилом, и просто цацой, – я безразлично пожал плечами, меня много как называли.

– Цаца? – голос господина звучал удивленно. – Ну и какое задержалось дольше всего? – усмехнулся он.