– И когда мы едем? – прервала Алевтина Сергеевна тираду Антона.
– Куда? – не сразу сообразил взволнованный Антон.
– В Рим, – напомнила Алевтина.
– Тринадцатого января.
– Значит, успеем съесть накупленное. Хватит махать руками, помоги мне лучше! – и она сунула в руки Антона пакет с гречкой. – Пересыпай!
Глава 16
Александра выскочила из машины и рванула на себя дверь гаража. Проеденная по краю ржавчиной створка распахнулась неожиданно легко и бесшумно. Внутри горел свет. На полу гудела тепловая пушка, из стоящего на верстаке лампового приемника гремел «Марш оловянных солдатиков», а из-под багажника поставленной на колодки бесколесной «Волги» неподвижно торчали ботинки. У Александры подкосились ноги. Она рухнула на колени, на толстый слой влажного картона и завопила:
– Папа! Папочка!
Ботинки зашевелились, показались ноги, туловище, а затем и перемазанное лицо отца.
– Папа, ты жив?! Почему ты не предупредил, что собираешься в гараж? – набросилась на него Александра. – Я чуть с ума не сошла…
– Я не хотел тебя беспокоить, – извиняющимся тоном пробормотал Лев Иванович.
– Но на звонки ты мог ответить?
– А что, ты звонила? – удивился Лев Иванович. – Я не слышал. Наверное, потому что шумно здесь. Увлекся, извини!
Александра поднялась с колен, отряхнула брюки, поправила сбившуюся шапку.
– Поехали домой! – скомандовала она.
– Саша, мне еще пятнадцать минуточек надо! – взмолился Лев Иванович.
– Папа, давай в следующий раз! Ты и так уже непонятно сколько пролежал на сыром картоне. Ты заболеть можешь!
– Нет, – твердо сказал Лев Иванович. – Ничего мне не будет. – И он снова скрылся под днищем автомобиля. Александре оставалось только ждать.
Она оглядела гараж. Он был полон каких-то полуразвалившихся картонных коробок, деревянных неструганых ящиков, пожелтевших обойных рулонов и тусклой алюминиевой посуды. Все это покрывал толстый слой слежавшейся пыли, похожей на вату. У входа в углу висел пластиковый мешок из-под аммиачной селитры, доверху набитый старыми мягкими игрушками, и мордочки зайцев, лисиц, пингвинов и мишек смутно проглядывали сквозь белесый пластик. Александру передернуло под взглядом множества немигающих пуговичных глаз. Они смотрели на нее с укоризной – словно бы это она была виновата в том, что они здесь оказались. И только у большой куклы, возвышавшейся над этим пестрым звериным царством, патетически раскинувшей изящные ручки над словом «Аммиачная», глаза были закрыты, словно она имела привилегию не смотреть на этот заброшенный склеп отставных вещей.
Эту куклу с тряпичным телом и зефирным фарфоровым лицом подарил Саше отец на ее пятилетие. Куклу сразу отобрала мать, потому что игрушка была дорогая и хрупкая. Ее хранили на антресолях и выдавали Саше только в особых случаях – на праздники или чтобы показать подружкам, а потом снова убирали на недосягаемый верх. В свое полное распоряжение Александра получила куклу только в четырнадцать лет, когда совсем потеряла к ней интерес.
Александра провела рукой в перчатке по мешку, там, где проглядывало лицо куклы, и та неожиданно открыла глаза. Александра почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Она сняла мешок с крюка, стараясь не перепачкаться в пыли, развязала затягивавший горловину шнур и извлекла куклу. Ручки, ножки, личико куклы были как новенькие и отсвечивали голубоватой белизной, а вот розовое капроновое платьице от одного прикосновения разлезлось на клочья. В тряпичном туловище зияла прореха, откуда виднелась пожелтевшая вата. Алевтина осторожно запихнула вату обратно в щель. Потом принесла из машины чистый пакет и бережно, стараясь ничего более не повредить, уложила в него куклу. Чихая от пыли, завязала мешок обратно и водрузила на место. Отец уже выползал из-под машины.