– Дейл! В самолёте не было американцев! Понимаете? – прокричал Гривас в трубку. – Не было! Греки – были, киприоты – были, немцы – были, а американцев там не было. Значит…

– Мистер Гривас, простите меня, но я не сказал вам, что муж Дорис гражданин Греции. И ваша дочь приняла греческое гражданство. Перед тем как позвонить я всё проверил дважды. А меня нашли так быстро потому, что в сумке Дорис вместе с документами была и моя визитка. Извините меня, пожалуйста.

Гривас не смог продолжать разговор – он плакал. Плакал так, как никогда в жизни не плакал. Даже когда у него на руках умирала от рака мама.

Через несколько дней, немного придя в себя, Гривас бросил вся дела и вылетел в Даллас.

В городе стояла жуткая жара. Казалось, что даже привыкший к такой погоде асфальт вот-вот «поплывёт». Но нет, он уверенно «держал» форму, позволяя нескончаемому потоку машин «везти» миллионный город на работу, в магазины, театры, на стадионы, к друзьям, родным…

Гривас давно не был в Далласе. Прильнув к стеклу в прохладном от кондиционера такси, он с волнением смотрел на знакомые места, ставшего чужим города.

Войдя в дом после стольких лет расставания, Гривас почувствовал, что силы оставляют его. Он опустился на элегантный кожаный диванчик, стоящий при входе, и тяжело вздохнул. Затем медленно поднялся и пошёл бродить по дому: просторная гостиная с новеньким газовым камином; столовая с большим обеденным столом красного дерева, стоящим на ярком ковре; современная кухня – дорогие шкафы причудливого дизайна, гранитные столешницы, и огромный холодильник. Везде чисто и уютно. Жена, помешенная на чистоте, всегда требовательно проверяла работу уборщиц, которые, не выдерживая крикливую её настойчивость, долго не задерживались. Но нужно признать – вкус у неё был отменный. В доме всё элегантно подобрано: мебель, картины, шторы, светильники. Любовь к чистоте и уюту передалась дочери.

На втором этаже Гривас постоял на широкой площадке, отдышался от высокой лестницы и зашёл в детскую, где ребёнком жила дочь, а потом стала комнатой внучки. Много книжных полок, на письменном столе новенький компьютер, огромный жираф – тот самый, что он принёс в подарок много лет назад, – как хозяин расположился на большой кровати, аккуратно застеленной нежно-розовым покрывалом с бахромой до самого пола. Гривас вспомнил, как Дорис не впустила его в дом. Но подарок отдала дочери. Что она потом рассказывала ей о нём? И рассказывала ли вообще? Об этом он уже никогда не узнает. Гривас тихо-тихо, чтобы не нарушить тишину, подошёл к жирафу, взял на руки как ребёнка и понюхал. Игрушка – он так представил – пахла внучкой. Гривас заплакал. Сердце отозвалось болью.

Из детской Гривас пошёл в свою семейную спальню, где он так мало провёл время, но где была зачата его дочь. В комнате ничего не изменилось с того дня, когда он уехал из дома. Абсолютно ничего! Даже его тапочки аккуратно стояли на прикроватном коврике. Чувствовалось, что комнатой никто не пользовался. «Странно. А где же спала Дорис с мужем?» – подумал Гривас и вышел из комнаты. Пройдя по коридору, он упёрся в дверь, ведущей когда-то в его кабинет. Открыл её и зашёл. Опять никаких изменений – всё как при нём. И тогда Гривас, пытаясь понять увиденное, задумался. Похоже на музей. Но непонятно – ненависти или памяти? Дорис – ей едва исполнилось пятнадцать лет, – обиженная на него за развод с матерью, решила никогда не пользоваться этими комнатами или, наоборот, она тем самым хотела сохранить добрые воспоминания детства? Ответа он не знал…

Гривас ходил по дому и пробовал представить, как проходила жизнь «после него». Но ничего, кроме смутных картин прошлого, он не видел. Фантазия не работала.