Говоря о втором обстоятельстве, он сначала казался несколько сконфуженным, потому что дело касалось его отца, которого должен был выставить не совсем в выгодном свете.

Прежде всего, Гази-Магомет высказал общее и очень сильное желание обоих братьев учиться Русскому языку, и из разговоров со мною знакомиться с подробностями Стр. 1415 Европейской жизни вообще и наших обычаев в особенности. К этому они, было, думали приступить вскоре по возвращению из Москвы. Но тотчас же, по приезду в Калугу, Шамиль строго запретил им это на целый год, в продолжении которого они должны в совершенстве изучить Коран и все прочие книги, в совокупности, составляющие полный кодекс Ислама. Это, говорит Шамиль, необходимо для того, чтобы дети его вышли людьми. Замечая в Магомет-Шеффи отвращение ко всем этим книгам, – он его очень не любит. Внушения Зейдат едва ли не обращают этой холодности в полное отвращение, доказательством чего служит, между прочим, то обстоятельство, что за все время болезни сына, Шамиль ни разу не посетил его. Чтобы не раздражать отца еще более, оба брата согласились хотя и против собственного желания исполнить волю его буквально, для чего признали необходимым избегать по возможности моего общества, так как Шамиль требует чтобы они постоянно сидели за книгами.

Передавая это мне в виде своей исповеди, Гази-Магомет просил меня не сердиться на них и понимать обоих братьев так, как он теперь высказался; а в заключение, просил поговорить с отцом об их нежелании посещать меня, с тем, чтобы речь моя имела бы форму жалобы на них; после чего, по мнению Гази-Магомета, Шамиль к особенному удовольствию обоих братьев, вероятно, будет несколько снисходительнее.

Я обещал пожаловаться. А между тем, высказанные Гази-Магометом факты возбуждают, как мне кажется, следующий вопрос: действительно ли их глубины души Шамиль считает изучение закона Божия началом премудрости житейской, без которой сыновья его не могут быть полезными службе и обществу; или же он пользуется этим случаем, чтобы закалить молодых людей в деле мюридизма, к которому, как заметно они питают сильнейшее отвращение, но которым, быть может, еще живет ум муршида, успокоенный в недавней тревоге великим множеством излившихся на него Монарших щедрот и милостей?

25-го февраля. Сегодня Шамиль сообщил мне несколько финансовых данных, к которым за время его управления придерживался он сам и все его горцы. Вот эти данные:

1) Деньги в горах обращались только Русские и именно серебряные. Не было даже Грузинских двадцати и сорока-копеечников, распространенных в Закавказском крае повсеместно, а в Кавказском частью.

2) Русских полуимпериалов и голландских червонцев в горах было очень много; но между горцами они редко имели значение ходячей монеты, а большею частью, составляя украшение женских нарядов, приобретались как товар, а не как деньги.

3) Медных денег в обращении совсем не было; те же, которые попадались каким-нибудь очень редким случаем горцу в руки, обыкновенно шли в лом, как деловая медь.

4) Депозиток и вообще ассигнаций наших в горах было очень много (все доставшиеся посредством грабежа): но оне не имели никакой ценности, и часто не узнаваемые в своем достоинстве, предавались уничтожении; а те, о которых горцы имели должное понятие, немедленно сбывались ими в Русских крепостях, или своим более смышленым родичам, жившим на мирную ногу; – и

5) Кредитным учреждением для хранения капиталов служила горцам их собственная земля, в которую они имели и еще долго будут иметь обыкновение зарывать свои деньги.

26-го февраля. По поводу высказанного мною вчера Шамилю предложения о переменах, происшедших с приездом женщин в его обыденной жизни и в самой обстановке комнат, я был приглашен к нему на верх, в серал, чтобы по беседовать и кстати взглянуть на предполагаемые мною перемены.