В своем письме А. П. Синнетту Е. П. Блаватская писала:

«Во сне я имела очень необычное видение. Перед тем как заснуть, я тщетно взывала к Учителям, которые не приходили ко мне, пока я была в бодрствующем состоянии, но во время сна я увидела их обоих. Я опять была (сцена, происходившая много лет тому назад) в доме Махатмы К. Х. Я сидела в углу на циновке, а он шагал по комнате в своем костюме для верховой езды; и Учитель разговаривал с кем-то за дверью. «Я вспомнить не могу»[6], – произнесла я в ответ на один из его вопросов об умершей тете. Он улыбнулся и сказал: «Забавным английским языком вы владеете». Мне стало стыдно, мое тщеславие было уязвлено, и я подумала (обратите внимание – это было в моем сне или видении, которое было точным воспроизведением того, что произошло слово в слово 16 лет тому назад): «Теперь я нахожусь здесь и не говорю ни на одном другом языке, кроме английского разговорного языка, и, наверное, разговаривая с ним (Махатмой), научусь говорить лучше» (поясню – с Учителем я тоже говорила по-английски, хорошо или плохо – для Него это ничего не значило, так как он не пользуется этим языком, но понимает каждое слово, возникающее в моем сознании; и я понимаю его, каким образом – этого я не смогла бы объяснить, хоть убей, но я понимаю. С Джул-Кулом я также разговариваю по-английски, он говорит на этом языке даже лучше, чем Махатма К. Х.). Затем, все еще в своем сне, три месяца спустя, как мне было дано понять в этом видении, я стояла перед Махатмой К. Х. у старого разрушенного здания, на которое он смотрел, и так как Учителя не было дома, я принесла к нему несколько фраз, которые я выучила на языке сензар в комнате его сестры, и просила его сказать мне, правильно ли я их перевела, и дала ему листок бумаги, где эти фразы были написаны на английском языке. Он взял и прочитал их, поправляя перевод, еще раз перечитал и сказал: «Ваш английский язык становится лучше – постарайтесь взять из моей головы хотя бы те небольшие знания английского языка, которыми обладаю я». Он положил свою руку мне на лоб в области центра памяти и слегка надавил (я даже снова почувствовала чуть-чуть ту же самую боль, как и тогда, – и холодный трепет, который я уже раньше испытывала). С этого дня он проделывал со мной эту процедуру ежедневно в течение приблизительно двух месяцев.

Опять сцена меняется, и я ухожу с Учителем, который отсылает меня обратно в Европу. Я прощаюсь с его сестрой, и ее ребенком, и всеми учениками. Я слушаю, что мне говорят Учителя. Затем раздаются прощальные слова Махатмы К. Х., как всегда подшучивающего надо мной. Он говорит: «Итак, вы немногому научились из Сокровенной Науки и практического оккультизма – и кто может ожидать большего от женщины, – но, во всяком случае, вы немного научились английскому языку. Вы теперь говорите на этом языке лишь немногим хуже, чем я», – и он засмеялся. Опять сцена меняется, я нахожусь на 47-й улице Нью-Йорка, пишу «Изиду», и Его голос диктует мне. В том сне или ретроспективном видении я еще раз переписала всю «Изиду» и могла бы теперь указать все страницы и фразы, продиктованные Махатмой К. Х., а также страницы и фразы, продиктованные Учителем и записанные на моем настолько плохом английском языке, что Олькотт в отчаянии рвал на себе волосы, будучи не в состоянии добраться до истинного смысла написанного. И опять я видела себя саму ночью в кровати – я писала «Изиду» в своих снах в Нью-Йорке, – в самом деле писала ее во сне и чувствовала фразы, которые Махатма К. Х. запечатлевает в моей памяти.

Потом, когда я пришла в себя после моего видения (теперь, в Вюрцбурге), я услышала голос Махатмы К. Х.: «А теперь сделайте выводы, бедная, слепая женщина. О ваших пробелах в знании английского языка вы уже знаете, хотя даже этому вы научились у меня… Снимите пятно, наброшенное на вас этим введенным в заблуждение самодовольным человеком (Ходжсоном); объясните истину тем немногим друзьям, которые вам поверят, ибо основная часть общества не поверит до того дня, пока не выйдет из печати «Тайная Доктрина». Я проснулась, и это было, как вспышка молнии; но я все еще не понимала, к чему это относилось. Но через час пришло письмо Хюббе-Шлайдена