Во второй комнатушке умещалась лишь полутороспальная кровать родителей и небольшая тумбочка, на которой позднее появился первый телевизор КВН с непременной водяной линзой перед миниатюрным экраном. Из телепередач детства запомнился кинофильм «Плата за страх» (куда нынешним боевикам!) и чтение стихов Сергеем Михалковым о своем сыне, приуроченных к хрущевскому периоду, хотя сын его, тоже Никита Сергеевич, родился еще при Сталине и был всего на год старше нашего мальчика:

«…и без всякой волокиты

Назову его Никитой».

Тогда малыш, естественно, не знал, что с семейством Михалковых, фамилия которых происходила от их далёкого предка, царского постельничего, находится в очень дальнем родстве, через красноярских Суриковых. И они прочно унаследовали в крови прислужничество любой власти, несмотря на свои другие некоторые таланты и родство с более приличными людьми.

Жилищные условия других обитателей двора были не лучше. Некоторые жили в сырых полуподвальных этажах, а дворовая подружка Валька Конова ютилась с родителями в одноэтажной пристройке, стиснутой соседними домами. Как-то с ней наш проказник, уединившись в углу лестничной клетки, ведущей на чердак, делился детсадовским опытом. Ещё была в их дворе очень бойкая девочка Лялька Паризанович, но об отношениях с ней чётких воспоминаний не сохранилось.

Будущая одноклассница Нина Коновалова жила с семьей в сохранившемся до сих пор довоенном «сталинском» доме на углу соседнего переулка и улицы Горького, в комнате с единственным окном, выходящим на лестничную клетку.

Из ближайшего окружения выделялся стоявший напротив через Оружейный переулок, вальяжный доходный дом – «дом Хомякова» (о нём уже говорилось). За ним тянулся целый квартал снесенных потом домов по Оружейному переулку. Несколько старых деревьев сохранились на куцем скверике у въезда в тоннель Садового кольца. Дольше всех стоял особняк с Институтом судебной экспертизы, из подвальных окон которого постоянно несло тошнотворным запахом расчлененных трупов.

Ушел и старый театр кукол. Ушел, хоть и недалеко, по той же Садовой до Садово-Самотечной улицы, но навсегда. А вокруг него крутилось все детство малыша. Он часами простаивал у окон первого театрального этажа, заглядывая в утробу кукольных мастерских, где на его глазах рождались знаменитые персонажи «Необыкновенного концерта», «Божественной комедии», «Под шорох твоих ресниц» и другой образцовской классики. Спешил домой и обклеивал газетными папье-маше вырезанные из картошек кукольные головы – мастерил своих кукол. Часто заходил в вестибюль театра, и сердобольные билетерши, заприметив местного завсегдатая, вели к кассе, где ему выписывали заветную контрамарку на какой-нибудь детский спектакль («По щучьему велению», «Веселые медвежата»).

На углу площади Маяковского, под висящим на чугунных цепях козырьком, на ступенях у входа в театр стоят и о чем-то спорят еще не успевшие состариться Зиновий Гердт и Сергей Образцов. Зануда Образцов, со своими канарейками и кукольной головкой на указательном пальце человекоподобной ладони, даже в то время не вызывал у мальчика большой симпатии и интереса. Гердт же, напротив, казался каким-то загадочным, не от мира сего. Уже потом, много позднее, когда раскрылась его актерская и человеческая натура, вспоминалось то единственное живое видение его из раннего детства.

Это место у парадного подъезда театра кукол принадлежит только маленькому мальчику, голубоглазому, со светлыми, чуть волнистыми волосами. Почти каждый вечер он подолгу сидит на покосившейся чугунной тумбе, вросшей в тротуар у входа в театр. К таким тумбам когда-то привязывали поводья лошадиных упряжек. Их давно уже не осталось в Москве. А та, из булыжного прошлого, с отшлифованным и порезанным на рельефные лепестки фаллическим набалдашником, еще стояла, обрастая слоеным асфальтом.