– Разве так можно, Юля?

– Угнетенному человеку все можно.

– Кто тебя угнетает?

– Маман. А ты ей всегда поддакиваешь.

Мама открыла глаза, окинула мужа и дочь скользящим взглядом.

– Признайся отцу, что ты про меня все наврала.

– Уже призналась, – буркнула она.

Прошла в свою комнату. Не зажигая света, бросилась прямо в грязной куртке на постель и замерла с открытыми глазами. Ей не хотелось никого видеть и никого слышать.

Через какое-то время тихо открылась дверь, и в комнату скользнула мать. Присела на тахту. Юлька ждала, что она скажет.

Но та тихо произнесла:

– Зачем ты так, Юлия?

– А ты зачем?

– Я – твоя мать. У меня за тебя сердце болит. А ты…

– Что я? Что я?.. Ты всю жизнь на меня давила. Даже теперь заставляешь носить косички с бантиками, хотя я уже выросла из бантиков… И на папу давила. На кафедре был у тебя подчиненным, дома под каблуком…

– О чем ты говоришь, Юлия?

– О том, о чем давно было надо поговорить. Потому не спрашивай, почему я пришла поздно.

Выговорившись, она словно сняла с души часть давившей ноши. Мать продолжала сидеть рядом. Юлька даже в темноте ощущала ее растерянность. Такой она никогда не видела ее. Ей стало жалко родительницу.

Наконец, мать проговорила безо всяких властных ноток:

– Разденься и ложись нормально.

– А ты иди к папе, – ответила Юлька.

Мать вышла, тихо прикрыв дверь. Минут через пять Юлька тоже встала. И стала раздеваться в темноте. Куртку отбросила в сторону, папа постирает завтра, обязанности домохозяйки лежали на нем, как временно безработном… Стянула джинсы, недавно купленную кофточку, с отвращением освободилась от кружевных трусиков. Колготки остались в кишлаке. А лифчиков она принципиально не носила, еще наносится, когда груди отвиснут… Всю эту груду вещей, еще вчера нравившихся ей, в пакет и утром – в мусоропровод, чтобы не будоражили память… Не к чему зацикливаться, если поезд уже отошел от платформы! Будут новые остановки и конечная станция, где все незнакомо и непонятно, что тебя ждет.

Почти успокоенная, Юлька прошлепала в ванную комнату. Забравшись в горячую воду, с остервенением терла себя щеткой. Сдирала налипшую гнусь и беспомощные мысли.

У нее начиналась новая жизнь. И еще она знала теперь, ради чего будет жить.

Юлька ни разу не проснулась, хотя сон ее был чутким, как у собаки. Сновидения накатывались обрывками и походили на явь. В них появлялись родители, школа, пижон Толик и огромная, как боксерский ринг, кровать с грязными простынями. И все это вдруг заслонила сутулая фигура Рамиля Ахсановича, бывшего чемпиона страны по стрельбе, зарабатывающего теперь на хлеб тренерской работой.

– Не думай, девочка, о том, что хочешь поразить мишень, – говорил он. – Ты просто обязана поразить ее. Представь, что стреляешь по врагу…

И перед ней вдруг ожила на бетонной стене тира черно-белая мишень с зеленым силуэтом. Черными кольцами была исполосована холеная усатая морда главного борца с преступностью. Центр круга приходился на жирные губы. Она нажимала на курок и точно знала, что каждый выстрел попадал в цель. А Рамиль Ахсанович, стоя рядом с биноклем, удовлетворенно приговаривал:

– Десятка. Десятка. Молодец, девочка, опять десятка…

С этой «десяткой» она и проснулась. Над ней склонился отец.

– Ты не заболела, Юленька? – спросил. – Раньше во сне никогда не разговаривала.

– Нет, не заболела, папа. Сколько времени?

– Одиннадцать. Я пожалел будить тебя в школу. Маме только не говори.

– Спасибо, папа. Не скажу. Мама на работе?

– Да. К ним сегодня прибалты приезжают. Насчет совместного предприятия. Она должна подготовить научную документацию.