А вечер продолжал свой торопливый бег. Вот уже над горизонтом появилось бархатное покрывало ночи. Оно заволакивало небесную полусферу, одновременно зажигая серебристые горошинки звезд и окутывая темнотой улицы, площади и переулки утомленного города. Загорающиеся уличные фонари, рассеивали темноту, заставляя сумрак спрятаться в самые дальние уголки глухих улочек и переулков…
В пригородном доме, окруженном акациями и старыми липами, на втором этаже, за задернутой легкой занавеской окном, горел ночник. Маленький журнальный столик, уставленный хрустальными вазочками с фруктами, конфетами и открытыми бутылками с шампанским, стоял вплотную к широкой кровати с резными спинками и дорогим парчовым покрывалом.
Две обнаженные фигуры сплелись на просторах этого ложа любви в танце дикой страсти, взаимного влечения и необузданного желания. Движения их тел были то плавными и даже медлительными, то резкими и яростными, граничащими с безумством, чтобы мгновение спустя смениться игривостью и ласками…
Иногда они разжимали объятия и обессиленные лежали, тяжело дыша с закрытыми глазами. Пот крупными каплями струился по их разгоряченным телам. А когда бешено колотившиеся сердца успокаивались, они подползали по покрывалу к столику, пили шампанское, ели фрукты и улыбались друг другу.
Отдохнув, они вновь начинали дурачиться и целоваться, пока игра не переходила в страсть, а веселые возгласы не сменялись сладкими стонами…
О любовь! Как ты прекрасна теплой летней ночью, под благоухание цветов приносимого ветром, колышущим занавеску…
Огонь
Взбесившийся ветер, словно специально бросал горсти снега прямо в лицо. На коже, пунцово-красной от мороза, образовалась целая наледь. Ресницы, от налипшего на них снега казались невероятно тяжелыми и самопроизвольно опускались вниз. И тогда, на мгновение, наступала темнота, на которую, уставший от борьбы со стихией, реагировал весь организм. В голове, в такт шагам, стучала только одна мысль: «Спать… спать… спать…». И когда ноги и руки становились ватными и отказывались подчиняться, человек падал лицом в глубокий снег и замирал под свист метели и шум ветвей громадных сосен, взметнувших свои зеленые кроны в серое, затянутое снежной пеленой, небо…
Но спустя короткое время, из заметенного сугроба, вновь показывался этот упрямец. Вид его был страшен: горящие безумным огнем глаза, небритая щетина вперемешку со снегом, ледяная корка на лице; порванная телогрейка и ватные брюки, обнажающие, начинающую белеет от мороза кожу, разорванные рукавицы, перемотанные тряпками…. Сначала ползком, потом на полу четвереньках, он вновь упорно двигался вперед. Ему приказывало сердце – этот неутомимый мотор. Огонь, горевший в нем, поднимал его снова и снова, и толкал вперед, навстречу буре, тайге и неизвестности, расплавляя своим пожаром лед отчаянья, унынья, усталости, страха и боли… И этот огонь назывался огнем Любви, жарче которого не существует огня на всем белом свете…
Осень
Аллея старинного парка была наполнена шумом осеннего дождя, шуршащего, в ещё не опавшей листве и звенящей тишиной. Блестящие от влаги лавочки, выкрашенные в зеленый цвет, были пусты. Пустовали и отливающие жирной чернотой асфальта дорожки. Зеленый ковер газонов, то тут, то там был прорежен опавшей листвой, и от этого создавалось впечатление, что неизвестный художник взмахом руки разбросал по зеленому полотну пейзажа яркие пятна красок. Осень властно диктовала свои права.
Унылое однообразие парка нарушало лишь присутствие двух человек, стоящих друг напротив друга.
Их яркие куртки давно промокли под нескончаемым потоком падающей с неба влаги.