В дворцовом комплексе уцелела лишь мечеть Сахибуль-Эмира. Он и почиет здесь. Во время раскопок обнаружили много захоронений, позднее они бесследно исчезли. Между тем, надгробия – точные вехи исторической хронологии.

Шах Исмаил Второй много здесь порубил голов. Перихан-ханум, возжаждавшая шахской власти, сперва возвела на трон своего брата, двадцать лет томившегося в крепости «Гэхгэхэ», а затем, полтора года спустя отравила его, чтобы завладеть короной. Но пути Господни неисповедимы. Хейранниса-бейим, шахиня, оказалась хитрее и ловчее Перихан-ханум и сумела запудрить мозги своего венценосного слабовольного мужа Худабенда, с тем, чтобы он двинулся из Хорасана на Казвин и завладел шахской короной. Мохаммед Худабенда велел обезглавить родную сестру, да еще водрузить голову казненной на прутья казвинских городских врат…

Мы искали какие-то признаки башни, которую называли «Хешт-бехишт», откуда османцы подвергали Тебриз обстрелу из пушек, – увы, следов ее не нашли. Крепость Эрк, которой гордятся тебризцы, и Геймесджид («Голубая мечеть») в плачевном состоянии. В мечети, возведенной женой[12] Джахан-шаха Гара-гоюнлу – шахиней Гефхар, теперь установлены статуи персидских и греческих вельмож.

По мере хождения по городу оживала история. Гарем властителей из династии Каджар, тебризский базар «Гейсариййа»[13].

Тесные, ветхие кварталы сообщали о древности. Здесь витал беспокойный и тревожный дух тебризских шехидов.

Мы возвращались, когда уже смеркалось. Мерцали дождевые лужи. На улицах – ни души. Лишь у некоторых открытых дюканов сидели на стульях, позевывая, их владельцы, и, наверное, преодолевая дрему, прикидывали сегодняшнюю выручку. Не слышно было и птиц. Цикады прощались с уходящим днем. Ощущение такое, как в затишье перед бурей.

Ворота, ведущие во двор профессорского особняка, были приоткрыты. Еще до того, как вошли, мы почувствовали благоухание цветов. Двор и жилище профессора оказались опрятнее и просторнее, чем мы ожидали.

Посредине двора – небольшой бассейн. Из крана текла вода. На стенке бассейна – серебристая кружка. Подставил руку под струйку – ледяная. Налил себе кружку и выпил, – зубы заломило, но почувствовал удивительный прилив бодрости и свежести. Будто эта вода была подведена от родника в мавзолее шейха Сафи.

На ступеньках крыльца двухэтажного дома – пара обуви, похожая на чарыки[14]. Знакомый хриплый голос хозяина:

– Поднимайтесь наверх.

Мы разулись и аккуратно поставили обувь рядышком с чарыками.

Взошли по скрипучим дощатым ступенькам. Полутемная прихожая, пропахшая медикаментами. Сюда из-за приоткрытой двери слева падал свет лампы.

Профессор восседал в углу, облокотившись на подушки-мутакки, с феской на голове. На лице – следы страдальческой гримасы, как от обуви, которая жмет.

Мы поздоровались.

– Кто из вас? – спросил он, прежде чем пригласить сесть.

Мы с Захра-ханум смешались и переглянулись.

– Кто из вас увидел его?

– Я, – сказал я.

– Ты садись, – молвил профессор. – А ты пока сходи, прогуляйся во дворе.

Захра-ханум, удрученная, нехотя покинула нас.

Когда закрылась дверь, он произнес:

– Слушаю.

Я сидел неудобно, не привык сидеть на полу и потому не знал, куда девать ноги. Хозяин подкинул мне мутакку-подушку и велел облокотиться на нее.

– Забудь о своих ногах и руках. Голова на плечах – и ладно.

Я пристроился, согласно инструкции, и подпер голову рукой. Все же дискомфорт. Поведал о цели своего визита. Сказал, мол, иду по следам Оруджа Баята, и мне кажется, в судьбе моего героя есть темные моменты, вернее, его душа все еще за семью печатями, в неведомом глубоком колодце.