Я не нашел могилы Хамзы Мирзы. Но среди захоронений близких людей Шейха Сафи были две безымянные гробницы. Мне почему-то показалось, что одна из них и есть последний приют Хамзы Мирзы.

Орудж-бей находился среди тех, кто со слезами сопровождал тело Хамзы Мирзы в Ардебиль. И он вместе с кызылбашами, совершая круги вокруг гробницы, произносил заупокойную молитву во славу усопшего.

Увы, азербайджанский военачальник, повергавший в трепет врагов, пал жертвой вероломного убийцы. О, бренный мир!

Двадцатилетнему Хамзе армянин Худаверди из Хоя, цирюльник, перерезал горло бритвой близ города Гянджа.

Сей киллер, говоря современным языком, был инструментом в руках эмиров, недовольных Хамзой Мирзой, в борьбе за власть проливавших кровь собратьев своих…

Юный Хамза Мирза, взявший в плен Адиль Гирея – младшего брата надменного Довлет-Гирея, крымско-татарского хана и тем самым ставшего причиной гибели собственной матери Хейранса-бейим…

Когда совершалось убийство матери, Хамза Мирза, могучий полководец, увы, питавший слабость к зеленому змию, занимался возлияниями в кругу друзей. И в его собственной трагической гибели была роковая закономерность, ибо человек, выказавший свою силу и доблесть, неизбежно наживает себе врагов и завистников.

Хамза Мирза, двинувшийся во главе войска в Карабах, а затем в Тебриз, который освободил от османского владычества, однажды осенью по настоянию своей матери вынужден был вернуться в Казвин…

Смерть Хамзы привела к тому, что Мохаммед Худабенде был свергнут с трона, и престол занял его младший брат Хамзы Аббас Мирза[6].

На подворье усыпальницы я увидел родник. Мне хотелось пить, и под прохладными лучами апрельского солнца я вдосталь напился студеной воды. Ни дать, ни взять, живая вода, райская. До сих пор помню ее вкус. Вода – это память, первозданная память. И память моя всколыхнулась, освежилась.

Благодарение Создателю! Аминь!

Меня больше всего в Ардебиле поразил хлебный базар. Это был необычный базар. Здесь торговали старым, залежавшимся, неиспользованным хлебом. Он шел на скармливание домашней животине. Люди собирали такой хлеб у себя и килограммами сдавали в лавки-дукяны, а там сгребали хлебы в груду лопатами, собирали в мешки, взвешивали и продавали селянам, содержащим скот. С хлебом обращались как, прости Господи, с навозом, попирали ногами. У меня не укладывалось такое обращение с хлебом в исламской стране, где хлеб освящен и почитается наравне с Кораном. И эта сцена меня очень потрясла. Быть может, в этой кощунственной неблагодарности надо нам искать причину наших неудач, злосчастий, неумения сплотиться и объединиться?

Прощай, Ардебиль. «Да буду клят, коль вспомню тебя, Ардебиль!»[7]

С Ардебилем – древней столицей Азербайджана, мы расстались поутру, на заре.

Переночевал я у своего коллеги. Мой ардебильский друг сказал:

– Если понадобится, ищи меня по этому номеру, – и протянул мне записанный на бумажке номер мобильного телефона. И этот жест был совершен чуть ли не украдкой, будто он опасался, что номер перехватят чужие руки.

Выехали, и Мохаммед включил записи азербайджанских песен. Пела Ройя. Так себе, пресная песня.

– Давай условимся, – говорю, – вплоть до моего возвращения будем слушать только фарсидские песни. – Родина родиной, но это необходимо мне, чтобы я полностью проникся ощущением, что нахожусь в Иране.

Автор и исполнитель запретной песни по имени Адия начал петь игривую, озорную песню: «Пусть красавицы попляшут…» Потом перешел на минорные ноты, и в завершение песни донесся звук разбившихся вдребезги стекол автомашины, наехавшей на препятствие