Справа располагалась темная улочка с металлической оградой вокруг школы святого Стефана по правую сторону, а по левую – с сетчатым забором вдоль «Спринбернской мебели из палет». Улочка эта была известна как опасное место для прогулок: если ты вошел в нее, то выйти мог только на дальнем конце. Бандам это нравилось. На полпути к выходу по улочке шла пьяная пара, пробираясь через нанесенный ветром мусор, Кэтрин слышала шепоток женщины, дававшей грязные обещания старику. Она поспешила обогнать их, а потом пригнулась и пролезла в прореху сетчатого забора. Сетка зацепилась за ее волосы, и девушка запаниковала на мгновение, решив, что ее схватила эта парочка. Кэтрин дернулась, вырвала клок волос, но, освободившись, упала навзничь в грязь. Вымокшая и скальпированная, она посмотрела на свои волосы, повисшие на сетке, словно мех животного, и подумала о том, как она отыграется на Лике.

На фабрике по переработке палет стояли тысячи кубов, составленных из тысяч синих упаковочных ящиков. Высота каждого куба составляла около тридцати футов, а ширина была не меньше, чем фундамент высотки. Бригадир расположил их так же, как располагаются высотки в жилых кварталах: десять – в ширину, десять – в глубину, оставив между ними пространство, достаточное для прохода тележки-роклы. Она рассчитала путь так, как неохотно научил ее Лик. Среди палет легко было заблудиться и днем, не говоря уже о ночи. Прожектора, установленные на стене склада, проливали слабый свет на эти деревянные улицы, тянущиеся с севера на юг, но стоило свернуть за угол, и ты оказывался в непроглядной темноте.

Когда она заметила оранжевые язычки, танцующие во мраке, было уже слишком поздно. Она попыталась свернуть, но влажные подошвы ее замшевых сапожек заскользили, и она съехала дальше в темноту. Сильные руки ухватили ее и потащили к рою светляков. Она хотела было закричать, но чья-то рука закрыла ей рот. Она почувствовала вкус никотина и клея, въевшийся в пальцы. Множество рук принялись обшаривать ее, ощупывать. Послышался вельветовый шелест – пара ног подошла к ней вплотную. Кэтрин почувствовала их прикосновение, она чувствовала мужское начало через тонкую материю узких брюк. Его распирало от притока крови и возбуждения.

Один из янтарных огоньков приблизился и зловеще засиял перед ее лицом.

– Тебе какого хуя надо? – спросил огонек.

– Сиськи такие – норм, – сказал огонек слева от нее. Все горящие светляки засмеялись и заплясали.

– Пощупать разрешает. – Она ощутила маленькую руку, чуть ли не женственную, которая потащила с нее блузку.

Серебристый свет пронзил темноту, и Кэтрин почувствовала щекой холодный металл. Грязная рука, закрывавшая ей рот, спустилась ниже – на горло. Серебристый нож для разделки рыбы прикоснулся к краю ее рта и слегка вдавился внутрь. Она почувствовала металлический привкус, как от грязной ложки.

– «Селтик» или «Рейнджерс»?

Кэтрин жалобно заскулила. Вопрос был неразрешимый: если она ответит неправильно, нож оставит на ее лице глазговскую улыбку, шрам от уха до уха, отметину на всю жизнь. Если она ответит правильно, то ее, вероятно, просто изнасилуют.

Много вечеров сидела Кэтрин на своей кровати, расчесывая длинные волосы и слушая, как Лик задает Шагги такие же дурацкие вопросы. Лик сажал младшего брата на пол, устраивался напротив него, придавливал к полу его короткие ноги своими долговязыми, потом подносил к его лицу сжатые в кулаки руки и спрашивал: «Кладбище или больница?» Каким будет ответ, не имело значения. Результат всегда был один и тот же. Ты получал то, что было на уме у этого более сильного сукина сына.